Статьи о капищах, святилищах, строениях

(По материалам мифологической прозы восточнославянского населения)

Статья написана на материалах поверий и быличек, записанных, в основном, в середине и конце ХХ в., и нескольких текстов начала ХХI в. В данное время на территории Красноярского края обряд перехода в новое жилье существовал в виде различных поселенческих и локальных вариантов.

Необходимо отметить, что жители края, как и все славяне [Узенева, 2000. С. 9–10], магически воздействовали на будущее благополучие в доме еще при его строительстве: рубили лес в определенное время на определенном месте; соблюдали запрет на прирубание к дому пристроек до определенного времени, что мотивировалось возможной смертью живущих в доме людей, совершали различные обрядовые действия, например, «при строительстве дома в один из углов закапывали деготь, чтобы в доме было благополучно» .

Собственно обряд перехода в новое жилье состоял из 2 фаз: ухода из старого жилья, «уходин», и заселения в новое, «влазин» [Максимов, 1981. С. 28]. Эти названия распространены были в конце ХХ в. в Тасеевском и Новоселовском районах, а в начале ХХ в., по свидетельству М.В. Красноженовой, словом «влазины» пользовались в Емельяновском районе. О первой фазе обряда в Красноярском крае записано 18 поверий и быличек. Главным элементом ухода является приглашение домового с собой, и, в меньшей мере, жертвоприношение, а также перенесение определенных вещей из старого дома в новый. Рассмотрим эти элементы.

Рассматривая традиции северорусского деревянного зодчества, исследователи, начиная еще с XIX в., в первую очередь обращали внимание на часто встречающиеся изображения коня, венчающие двускатные крыши деревенских изб. Довольно долго существовало мнение, что «на вершине крыши мы везде [видим] конские головы, а не целых коней» [36, с. 111]. Это происходило потому, что в современном восприятии архитектура и скульптура как виды пространственных искусств дифференцированы, в то время как в архаическом сознании они состояли в синкретической слитности, и между представлениями о них не было принципиальных разграничений [32, с. 109]. И хотя в своё время А. К. Чекалов отмечал такую изначальную неразделимость скульптурного изображения и архитектурных объемов: «конь рождается из построения архитектурной формы» [43, с. 18], исследователям трудно было двигаться в этом направлении по указанной причине.

Между тем, согласно языческим представлениям, «как мир в мифологическое время был «развернут» из жертвы, так и дом «выводится» из жертвы, [являющейся] своего рода исходным сакральным материалом» [2, с. 60], и поэтому вся постройка должна была «уподобляться телу жертвенного животного» [2, с. 61]. Учитывая то, что в качестве домостроительной жертвы некогда использовался конь, исследователи стали рассматривать проблему происхождения «конских» архитектурных терминов и изображений в контексте предполагаемой аналогии — дом-конь.

С постройкой нового дома связано было в старину множество примет обычаев и обрядов. Прежде всего, ряд примет и запретов был связан с самой рубкой деревьев. Так, например, на русском Севере существовало представление о «буйных деревьях», встречавшихся в хвойных лесах: если такое дерево попадет между другими бревнами в стены избы, то оно может без всякой особой причины обрушить все строение и обломками задавить хозяев насмерть. Даже щепка от «буйного дерева», положенная со зла лихим человеком под мельницу или под плотину, разрушает эти сооружения. Молния чаще всего ударяет в «буйные деревья» (3). У белорусов сохранились смутные предания о «стояросовом дереве», выраставшем будто бы на лесных перекрестках, тоже губительном и опасном. У русских, как известно, выражение «дубина стоеросовая» давно уже превратилось в шуточно-бранное выражение (4).

Древнейшие поверья иногда выступают в комбинации с христианскими верованиями; например, деревья, выросшие на месте, где когда-то стояла церковь, считались неприкосновенными; их можно было употреблять только на постройку новой церкви или часовни; человека, срубившего и использовавшего подобное дерево в других целях, постигала несчастье — смерть его самого или кого-нибудь из его детей (5). По поверью белорусов, нельзя было рубить дерево, которое скрипит, потому что в нем мучится человеческая душа; срубивший дерево заставлял душу искать новое пристанище, и с ним случалось какое-нибудь несчастье; кроме того, живущие в доме, где употреблено на постройку скрипучее дерево, будут беспричинно кашлять. Если использовано дерево с наростом, то у жильцов будут нарывы и колтуны; если сухостойное дерево —, жильцы будут сохнуть от чахотки; если поваленное бурей дерево — строение будет разрушено бурей, и т. п.

Каменные бабы – изваяния половцев, распространённые в восточноевропейских степях от Ингульца до левобережья Дона, в Крыму и центральном Предкавказье.

Этимология названия неясна; предполагается, что слово Баба может происходить от тюркского balbal «камень, статуя», от персидского pahlaban «богатырь», наиболее вероятно – от тюркского baba «предок».

Сохранилось около 1500 статуй. Исследование половецких святилищ показало, что бабы ставились внутри сложенных из камня квадратных в плане оград. У их ног приносились жертвоприношения: найдены остатки костей животных, наконечники стрел, каменные фигурки животных и прочее.

Очевидно, каменные изваяния изображали умерших членов аристократических семей.

Святилища были связаны с господствовавшим у половцев культом предков. Известны как мужские (в т.ч. в кургане Чограй IX на Ставрополе), так и женские бабы трёх видов: стоящие, сидящие стеловидные.

Плоские стеловидные баба относятся ко второй половине XI века, стоящие и сидящие – к XII веку, стеловидные рельефные – к первой половине XIII века.

Стоящие статуи изображали вооружённых воинов и богато одетых женщин, сидящие – невооружённых мужчин и женщин в более скромном наряде. Известно также несколько находок полуистлевших дубовых баб поздних типов.

Плетнёва С.А.
Половецкие каменные изваяния. М., 1974

Русский лес... Что может быть загадочнее нашей северной дубровы? Что более подскажет воображению углубляющегося в родную, поросшую быльем быль русскому человеку? Красота леса бесконечно разнообразна в своем кажущемся однообразии. Она веет могучим дыханием жизни; она дышит ароматом девственной свежести. Она завет за собою под таинственные своды тенистых деревьев. Она шепчет мягким пошептом трав, расстилает под ноги путнику пестрые цветочные ковры, перекликается звонким щебетом птиц, аукается с возбужденной памятью глукими голосами седой старины.

Северный дремучий лес говорит даже своим безмолвием, своей неизреченною тишиной, своими тихими шумами. Он словно возрождает в русской душе миросозерцание забытых дедов-прадедов, словно подает ей весть о том, что следят за каждым ее вздохом из мрака бесконечности эти, переселившиеся в область неведомого пращуры. Под сенью леса как будто пробуждается в этой душе вся былая-отжитая жизнь дышавших одним дыханием с матерью-природою предков - простых сердцем людей неустанного потового страдного труда и непоколебимо-могучей силы воли. Лесное молчание исполнено шорохов безвестных. Оно помогает хоть одним глазом заглянуть в великую книгу природы, наглухо закрытую для всех, не пытающих припадать на грудь родной матери-земли.

Вятичи – объединение восточных славян в бассейне верхней и средней Оки. Вятичи соседствовали с северянами, радимичами и кривичами. Летописи производят название племени от его родоначальника Вятко. По-видимому, в верховья Оки славянские племена пришли в VIII веке с запада. На Дону им приписывается боршевская культура. В IX-X веке платили дань хазарам. На северо-восток от мест первоначального обитания (Подмосковье, Рязанское Поочье) вятичи расселились не ранее XI века. С конца X века и особенно в 12 веке, когда обостряется политическая борьба между Ольговичами и Мономашичами, летопись не раз отмечает успешные походы русских князей против вятичей. Они сохраняли независимость до XII века, когда их территория оказалась расчленённой между Черниговской, Рязанской и Ростово-Суздальской землями. В XI-XII в земле вятичей возникают города Козельск, Дедославль. Москва, Мосальск, Серенск и другие.

Вятичские древности хорошо известны по курганам. Ранние курганы вятичей с кремациями, расположенные в верхнем течении Оки, датируются IX-X веком. Известно два типа захоронений: в урне и в срубах-домовинах, куда подхоранивались умершие. В ряде курганов с сожжениями вокруг погребений встречаются кольцевые оградки. Обряд трупосожжения сохраняется у вятичей дольше, чем у других восточнославянских племён, доживая в ряде мест до XI-XII века. В XI-XIII веке земля вятичей выделяется по женским украшениям, прежде всего семилопастным височным кольцам. Раскопано свыше 2000 курганов. Пышность женского костюма вятичей, включающего кроме височных колец шейные гривны, витые и пластинчатые браслеты, решётчатые и витые перстни, бусы и подвески, объясняется, возможно, влиянием местного финского населения.

Для восточных славян характерно большое многообразие как типов и видов сельских поселений, так и их названий. Еще в XVIII в. это отметил автор «Описания всех обитающих в Российском государстве народов»: «Жилища Россиян суть: города, предместия, крепости, волости, местечка, села, деревни, погосты, сельцы, хуторы, усадьбы... загородные дворы, дачи, остроги». Самые распространенные названия, применяемые у нас для сельских поселений,— «село» и «деревня». Оба термина за время своего исторического существования, равно как и соответствующие им исторически слагавшиеся виды поселений, пережили длительную эволюцию.

Нет ничего для человека в жизни святее материнского чувства. Сын родной земли, живущий-кормящийся ее щедротами, Русский народ, дышащий одним дыханием с природою, исполнен к Матери-Сырой-Земле истинно сыновней любви и почтительности. Как пережившие не один, а два века сказания, так и чуть ли не вчера молвившиеся-сказавшиеся красные слова, облетающие из конца в конец неоглядный простор народной Руси, в один голос подтверждают это, ни на пядь не расходясь с бытом-укладом поздних потомков могучего богатыря Земли Русской Микулы-свет-Селяниновича, живущего на Святой Руси в старь стародавнюю.

В стихийной народной душе еще и до наших дней не умирает живущие сознание вековой связи с обожествляющийся супругой прабога Сварога, праматерью человечества, за которую слыла обнимаемая небом земля, сливающаяся с ним в едином плодотворящем таинстве.

Многие видели картину Николая Рериха «Варяжские гости». (Раньше я бы написал «все видели» – она в советские времена даже попала в учебник для средней школы. Сейчас – не знаю). По широкой реке под ясным дневным небом скользит ладья с высоко поднятым резным носом. Ветер надувает пёстрые паруса. Грудь корабля рассекает речные волны, обрастая «усами» из пены – корабль идёт против течения. Люди в остроконечных шлемах оглядывают холмистые берега. На одном из холмов – крепость. Вроде бы даже с каменными стенами…Фантазия? Рерих взял пейзаж на этой картине не из головы. Сто лет назад, на рубеже XIX и XX веков он часто навещал северный край. «…Перед нами один из лучших русских пейзажей. Широко развернулся серо-бурый Волхов с водоворотами и светлыми хвостами течения посередине; по высоким берегам сторожами стали курганы, и стали не как-нибудь зря, а стройным рядом, один красивее другого. Из-за кургана, наполовину скрытая пахотным черным бугром, торчит белая Ивановская церковь с пятью зелеными главами. Подле самой воды – типичная монастырская ограда с белыми башенками по углам. Далее, в беспорядке – серые и желтые остовы посада вперемежку с белыми силуэтами церквей. Далеко блеснула какая-то главка, опять подобие ограды. Что-то белеет, а за всем этим густо-зеленый бор – все больше хвоя; через силуэты елей и сосен опять выглядывают вершины курганов. Везде что-то было, каждое место полно минувшего. Вот оно, историческое настроение». (По пути из варяг в греки // Н. К. Рерих. Собрание сочинений. Кн. I. М., 1914. С. 46–48.). «Один из лучших русский пейзажей» открылся художнику с вершины кургана «Олеговой могилы» над Волховом. Напротив, в древнюю русскую реку впадала неприметная речушка Любша. Но о том, что на холме у её устья когда-то действительно стояла крепость, учёные узнали почти сто лет спустя после гениального прозрения Николая Константиновича, в 1997 году.

Городища раннего железного века Верхнего Поднепровья и Белоруссии еще недавно принадлежали к категории слабо изученных археологических памятников. После проведения широких обследований разведывательного характера и классификации городищ по принадлежности к той или иной археологической культуре (юхновской, верхнеднепровской, милоградской, западнодвинской. культуре штрихованной керамики) на очередь встали детальные раскопочные исследования и монографические описания этих культур. Книга П. Н. Третьякова и Е. А. Шмидта «Древние городища Смоленщины» является первым исследованием подобного типа и посвящена памятникам северной части. Верхнего Поднепровья — городищам верхнеднепровской культуры.