Многие видели картину Николая Рериха «Варяжские гости». (Раньше я бы написал «все видели» – она в советские времена даже попала в учебник для средней школы. Сейчас – не знаю). По широкой реке под ясным дневным небом скользит ладья с высоко поднятым резным носом. Ветер надувает пёстрые паруса. Грудь корабля рассекает речные волны, обрастая «усами» из пены – корабль идёт против течения. Люди в остроконечных шлемах оглядывают холмистые берега. На одном из холмов – крепость. Вроде бы даже с каменными стенами…Фантазия? Рерих взял пейзаж на этой картине не из головы. Сто лет назад, на рубеже XIX и XX веков он часто навещал северный край. «…Перед нами один из лучших русских пейзажей. Широко развернулся серо-бурый Волхов с водоворотами и светлыми хвостами течения посередине; по высоким берегам сторожами стали курганы, и стали не как-нибудь зря, а стройным рядом, один красивее другого. Из-за кургана, наполовину скрытая пахотным черным бугром, торчит белая Ивановская церковь с пятью зелеными главами. Подле самой воды – типичная монастырская ограда с белыми башенками по углам. Далее, в беспорядке – серые и желтые остовы посада вперемежку с белыми силуэтами церквей. Далеко блеснула какая-то главка, опять подобие ограды. Что-то белеет, а за всем этим густо-зеленый бор – все больше хвоя; через силуэты елей и сосен опять выглядывают вершины курганов. Везде что-то было, каждое место полно минувшего. Вот оно, историческое настроение». (По пути из варяг в греки // Н. К. Рерих. Собрание сочинений. Кн. I. М., 1914. С. 46–48.). «Один из лучших русский пейзажей» открылся художнику с вершины кургана «Олеговой могилы» над Волховом. Напротив, в древнюю русскую реку впадала неприметная речушка Любша. Но о том, что на холме у её устья когда-то действительно стояла крепость, учёные узнали почти сто лет спустя после гениального прозрения Николая Константиновича, в 1997 году.
Раскапывал Любшанское городище Евгений Александрович Рябинин. Специалист по финно-угорским культурам, он и здесь ожидал увидеть финское племенное поселение. Однако Евгений Александрович, в отличие от иных финнофилов, был настоящим учёным, и почти сразу понял – финны тут ни при чём.
Не совсем «ни при чём», как выяснилось позже. Очень давно на этом месте стоял острожек какого-то лесного племени рыболовов. Традиционно археологи считают это поселение финским, хотя узнать, на каком языке говорили аборигены берегов Любши, конечно, нельзя. Потом пришли другие люди. Острожек сожгли. А пепелище – показательный момент для понимания отношений пришельцев с туземцами – перепахали. В буквальном смысле – сохой. Высокий холм, на котором, конечно, не собирались ничего сеять. Прямо как римляне руины Карфагена, только что солью не засыпали по паханому – «чтоб и духу не было».
Кривичи – предположили археологи. Оказалось, что и не кривичи. Кривичи, хоронившие прах сожженных сородичей в длинных курганах, уже обретались в Приладожье не первый век к моменту возникновения Любшанской крепости, но построили её не они. В конце VII века христианского летоисчисления крепость у впадения Любши в Волохов возвели другие пришельцы – словене. Возвели по тем же архитектурным образцам, что и укрепления южно-балтийского Поморья. Те края останутся образцом для северно-русских зодчих ещё полтысячи лет – конструкция вала Новгородского Детинца, возведённого в 1116 году, тоже повторяет укрепления балтийских славян, не имея аналогов на Днепре. «Людье новгородские от рода варяжьска до днешьнего дни», – ещё Новгородский летописец подметил, а уж он-то, наверное, лучше знал своих земляков, а равно и варягов (кто они и откуда пришли).
Про южно-балтийские истоки северно-русского зодчества к моменту открытия Рябинина археологи знали уже давно, но продолжали упорно считать варягов скандинавами. Сенсацией (так до сих пор толком и не замеченной ни научным сообществом, ни обществом в целом) было другое: стены Любши (как мы будем называть здесь для краткости любшанское городище) были КАМЕННЫМИ! Это в конце VII века! За сто лет до начала «эпохи викингов». За триста лет до того, как жителей берегов Волхова огнём и мечом приобщили к религии «любви и милосердия». Среди лесных дебрей и болот Ладожского края дремучие славяне, вместо того, чтоб, сидя в болотах, дышать сквозь тростинку да отнимать у медведей дикий мёд, взяли да и поставили первую в этих краях – да и во всей Восточной Европе (до хазарских крепостей ещё лет сто) – каменную твердыню. Вот они, на фотографиях, раскопанные археологами каменные стены крепости, чьё подлинное имя до нас не дошло.
Почему именно здесь – на полдороге между берегом Ладожского озера («моря Нево», как его тогда называли) и городом Ладогой? На этот вопрос даёт ответ геология, а не археология. В те далёкие века Ладожское озеро стояло под самым холмом, на котором поднялись каменные стены Любши, а место будущего города Ладога ещё было волховским мелководьем. Только спустя полвека в Ладоге появятся первые постройки (на мостках, видно, берег был ещё сырым и болотистым). А холм Любши был на десять метров выше ладожского, и уже тогда поднимался высоко над водою, контролируя тогдашнее Волховское устье – пункт стратегической важности.
Архитектура Любшанского городища, привезённая с берегов южной Балтики, имеет глубокие истоки, уходящие в древний мир. У прославленных градостроителей-римлян учились предки варяжских колонистов возведению каменных стен. Там, на южном берегу Балтийского моря, о древнем Риме помнили ещё в средние века, в языческом храме Волына показывали копьё, якобы принадлежавшее самому Юлию Цезарю.
Пережившая несколько пожаров и сеч, каменная твердыня Любши не пережила изменений климата. Воды «моря Нево» отступили к полуночи, на просохшем берегу Волхова поднялась новая княжеская крепость – Ладога, выросшая из посёлка торговцев и ремесленников (ещё один маленький намёк – на Варяжской улице той самой Ладоги археологи нашли храмовое здание балтийских славян). И Любшанская каменная крепость, будто старый воин, забытый теми, чье безопасное детство и счастливая юность протекли за его широкой, надежной спиною, угасла в забвении перед самым началом русской истории. И возможно, с ладей Рюрика, шедших в Ладогу, и впрямь, как на картине Рериха, оглядывались на каменные стены на высоком берегу.
В не лучшее время произошло и открытие древнейшей каменной крепости русского Севера. Во-первых, в 90-е мало кого можно было заинтересовать проектом, не сулящим немедленной выгоды (да и сейчас, честно-то говоря, тут мало что изменилось), а какая прибыль может последовать от археологических раскопок? Но даже это «во-первых» – это ещё полбеды. Настоящая беда была «во-вторых». Каменный ветеран русской истории, страж её колыбели, не вписывается в набор мифов, в которые современный «интеллигентный человек» обязан верить так же свято, как верил его предшественник в XV столетии. В то, что у мухи четыре ноги (ибо об этом писал Аристотель), а в XVIII – что метеориты не могут падать с неба (ибо на небе нет камней). Борозды, крест-накрест рассекающие пепелище острожка таёжных рыболовов на месте будущей Любши, брезгливо перечеркивают дружное мычание патриотов и западников об «изначальной смешанности» русских и их исконной готовности неприхотливо скрещиваться с любой болотной кикиморой. Ну и о «славянском миролюбии» заодно.
Перед лицом каменных стен любшанского городища откровенно беспомощен лепет норманистов о скандинавских сверхчеловеках, в воинских и организаторских способностях которых так нуждались-де славянские недотёпы. А сходство Любши с крепостями южной Балтики и вовсе выдёргивает из-под хлипких ножек норманизма последнюю опору, однозначно свидетельствуя, кем были и откуда пришли прославленные летописью варяги. Наконец, как же быть с кличами о «тысячелетии русской архитектуры», если Любша свидетельствует о знакомстве славян с каменным зодчеством за века до «озарения благой вестью»? Не зря идол отечественной интеллигенции, Д. С. Лихачёв просил археологов не докапывать Любшанскую крепость. Якобы чтобы было, что копать будущим поколениям археологов. Чудесный предлог…
Любша неудобна. Любша не нужна. Им.
А нам?
Журнал "Родноверие" выпуск №6
Озар Ворон