Кем была "святая Феврония"

Кто она?

С недавних пор мало кому известные муромские князь Петр и княгиня Феврония обрели всенародную популярность. Во множестве городов стоят рядом с церквями их статуи, а в 2017 году даже вышел на экраны мультфильм «Сказ о Петре и Февронии» — эконом-вариант мультфильма «Князь Владимир», созданного несколько лет тому назад тем же самым Юрием Кулаковым и отрисованным тем же самым Виктором Чугуевским. Схож мультфильм со «старшим братом» и иным — от «Повести о Петре и Февронии», что написал в далёком XVI веке Ермолай-Еразм, он, пожалуй, ещё дальше, чем тот от летописных преданий о крестителе Руси. А между тем «Повесть» рассказывает весьма и весьма занимательную историю, вызывающую при внимательном чтении немало вопросов. И главная загадка тут заглавная героиня Феврония.

Как помнят читавшие «Повесть» или хотя бы смотревшие мультфильм, князь познакомился с будущей княгиней при следующих обстоятельствах: князь Пётр победил змея-оборотня, что ходил к жене Петрова старшего брата Павла в облике мужа. Издыхая, чудовище окатило победителя ядовитой кровью, от которой молодой князь покрылся язвами и струпьями и занемог. Местные лекари отступились, потерпев неудачу, и Пётр, зная, что «много есть врачевателей в Рязанской земле», отправил туда слуг-отроков (в данном случае это должность, а не возраст) в поисках целителя. В этих самых поисках один из «отроков» заехал в лесную деревушку Ласково и нашёл там мудрую девицу, согласившуюся исцелить князя при условии, что тот возьмёт её замуж. Лечила же она его так: взяла «кисляждь», подула на неё и повелела смазать язвы и струпья на теле князя в бане после мытья…

На сём, пожалуй, пока остановимся. И зададимся вопросом — а что это, собственно, за «врачи», которых «много в Рязанской земле»? И какова вообще была медицина на Руси во времена Петра и Февронии и во времена Ермолая-Еразма?

Кто лечил Русь?

Собственно, лечили русичей три типа людей.
Первый — это, так сказать, «иностранные специалисты». Во времена Петра и Февронии ими чаще всего были выходцы из Византии вроде безымянного армянина, упомянутого в житии Агапита Печерского, или сирийца Петра Сурьянина. Во времена Ермолая-Еразма — выходцы с католического Запада, как Антон Эренштейн, ставший героем романа русского писателя Лажечникова «Басурман». Мультфильм, кстати, и показывает карикатурного иноземца со смешным акцентом, одетого, скорее, с намеком на времена написания «Повести», а не жизни её героев. Вот только в глухом лесном Муроме такой эскулап вряд ли бы появился: чужеземные врачи стоили дорого, их услуги могли позволить себе только великие князья (армянин из жития врачевал Владимира Мономаха, а Эренштейн — Ивана III). И слишком уж очевидно, что не только Феврония не принадлежит к этому роду лекарей (кстати, женщины среди них не упоминаются), но и изначально речи о них не идет: вряд ли в Рязанской земле (довольно глухом углу Руси, куда было трудновато добраться что из Западной Европы, что из Царьграда) могло бы обнаружиться множество заезжих медикусов, и уж точно нелепостью было бы искать их в лесной деревушке. Конечно, методы этих врачей зачастую были далеки от идеала (и в силу недостатка знаний, и в силу множества суеверий, довлевших над средневековой медициной), но, по крайней мере, их можно считать, с поправкой на эпоху, именно врачами.

Вторую категорию целителей средневековой Руси (сильно недолюбливавшей иноземных и, что важнее, и н о в е р н ы х конкурентов) к врачам можно отнести только очень условно. Речь о так называемых монастырских «льчецах» вроде уже упоминавшегося Агапита Печёрского. Сейчас Агапита считают чуть ли не святым патроном травников — чему монах наверняка огорчился бы, мягко говоря. Его методы и познания исчерпывающе описаны житием: «Исцелял больных пищей своей, а они думали, что получают от него врачебное зелье, и выздоравливали его молитвою». На вопрос того самого армянина, «каким зельем какой недуг лечится, отвечал блаженный: "Каким Господь подаст здоровье"». Из чего армянин резонно заключил, что «коллега» в медицине совершенно не разбирается. Разумеется, по законам жанра (житие же!) нечестивый умник был всячески посрамлён и в финале сам стал монахом. Но нам с его выводом остаётся только согласиться — ни с какими поправками на эпоху потчевание больных объедками со своего стола с молитвой на закуску медициной назвать нельзя. Таким образом, основным и в абсолютном большинстве случаев единственным компонентом монастырского «врачевания» является молитва. «Больницы» при монастырях вплоть по XVII век включительно представляли собою обычнейшие богадельни, или, говоря по-современному, хосписы, где больных кормили и обмывали, ну и, конечно, молились за них, но ни о каком лечении в нынешнем смысле речи не шло ни в каком приближении. Легко обнаружить, что на монастырскую «целительницу» Феврония не походит совершенно: женщин среди последователей Агапита Печерского не бывало, живёт не в монастыре и не при церкви, да и методы у неё совсем не те — вместо молитвы и раздачи милостыни какая-то «кисляждь», которой следует обмазываться в бане.

Ну и, наконец, третья категория целителей — те, за обращения к кому яростно осуждали монахи-книжники, составители летописей: «Вопрошаний» и «Поучений», «Измарагдов» и «Домостроев». Зелейники и наузники, чародеи, мечетники, кудесники. Волхвы, наконец. Осколки языческой Руси. Могли их звать и «врачами»: на болгарском "врач" — колдун, в сербохорватском — прорицатель (так что в поездке по Сербии или Болгарии будьте внимательны в выборе слов, а то, не дай Боги, захвораете или станете жертвой несчастного случая и вместо больницы попадете к местному экстрасенсу, а он не факт, что окажется целителем). В некоторых списках первого светского романа допетровской России "Повесть о Савве Грудцыне" врачом назван волхв, "чарованием своим" узнающий о перспективах пациента на выздоровление. Само слово, как сообщает нам «Этимологический словарь русского языка» Макса Фасмера, сродни "врать" и "ворчать" и обозначает "заговаривающий". И если, говоря об иностранных конкурентах монастырских целителей, авторы-черноризцы держатся снисходительно презрительного тона — вот, мол, лезут со своими убогими человечьими познаниями в божье дело, то при мысли о соперниках отечественных строки средневековых рукописей начинают сочиться самой настоящей ненавистью. «Волхови и чародеи» ни много ни мало «врази Божии».

Но мы пока оставим их эмоции в стороне и присмотримся к фигуре Февронии.
Могло быть много именно таких «врачей» в долго и трудно крестившейся восточной окраине Руси? Да, вполне. Муром сам крестили в конце XII века, согласно «Похвале равноапостольному князю Константину Муромскому». Причём в качестве наиболее веского богословского довода применялись «машины стенобитные». Авторы мультфильма, кстати, видимо, что-то где-то слышали про припозднившихся креститься муромских язычников и показали торжествующую после изгнания заглавных героев «реакцию поганьску» во главе со змеем-оборотнем, воздвигающим истукан посреди города и скидывающим со звонниц колокола… А вообще в Рязанской и Муромской землях «многих неверных крести» ещё епископ Иона, будущий митрополит, в XV веке. И женщин среди них — «проклятых баб-чародеиц», как выражался младший современник Петра и Февронии, ростовский епископ Кирилл II, — было немало. Кстати, вышеупомянутые «волхови» могут быть производным не только от «волхв», но и от «волхва» или «волховь». Женщины вообще крепче держались за старую веру: аж до XVI века, до времён, получается, Ермолая-Еразма, исповедники продолжали сурово допытываться у духовных дочерей, «не ходила ли еси ко Мокуше?» (к Мокоши, то есть к главной Богине славянского язычества, на поклонение), "не молилася ли вилам, и Роду, и Рожаницам, и Перуну, и Хорсу, и Мокоши?". Ещё и поминали, что неблагочестивая дщерь могла быть на эти деяния подбита некими «бабами богомерзкими» (опять!).

Очень показательно, как в общем и целом воспринималась православной культурой лечащая женщина. Внучка Владимира Мономаха Добродея Мстиславна, вышедшая замуж за византийского правителя Алексея Комнина, весьма интересовалась медициной. Ей приписывается авторство трактата "Алимма". И хотя эта книга (точнее, дошедшая до нас часть — манускрипт неполон) не содержит никаких "чародейских" средств, византийский хронист обвиняет русскую княжну ни много ни мало в "мании (!) к колдовству и знахарству". И понятно, что в поисках именно такого типа лекарей княжеский «отрок» углубился в затерянную в лесах деревеньку — чем дальше от городов, от власти крещёных князей и епископов, тем легче было повстречать волхва или волхву.

Собственно, слово «врач» было наиболее мягким обозначением занятий Февронии из возможных. Ну не писать же было Ермолаю-Еразму в открытую, что предлагаемая к канонизации муромская княгиня начинала «волховкой» в рязанских лесах?! Раскрывая языческую природу образа «святой Февронии», я вовсе не пытаюсь предстать этаким Колумбом — сия «Америка» открыта задолго до меня вполне профессиональными учёными. Кандидат исторических наук, доцент Медведь А. Н. в своей книге прямо пишет, что "врачи", которых искал Пётр, и в их числе Феврония, это просто вежливое обозначение лесных чародеев. "Святая Февронья предстает перед нами в начале повести в образе древней "волховы". (...). Действия Февроньи носят магический характер. Притом в них нет ровным счётом ничего православного", — утверждает В. В. Долгов, (доктор исторических наук, профессор). Перед тем выводы о языческом характере предания о Февронии и её чародейских способностях сделал ещё в 2001 году доктор исторических наук, профессор Ю. В. Кривошеев, а Ю. М. Смирнов причисляет нашу героиню к «жречеству».

Но что ж это, спросят меня иные читатели, вы тут пытаетесь нам сказать, что святой князь Пётр обращался к волхвам и ведунам, к «богомерзким бабам»? Собственно, отвечу я, грешное с точки зрения средневекового православия поведение князя Петра началось не с этого даже. Оно началось с самого желания излечиться.

Медицина православная и языческая

Для нашего современника такая постановка вопроса дика. Что делать, если заболел? Естественно, лечиться. Даже «православные» товарищи сейчас стали рассуждать по-иному: мол, грех — это не лечиться, уповая на чудо божье. Но это как раз ясно показывает, что наши «православные» — это, в общем-то, обычные советские и постсоветские люди с крестиками на шеях. Православные (без кавычек) авторы средневековой Руси смотрели на вопросы болезни и исцеления совершенно не так.

Как мы помним, единственным правильным средством исцеления является молитва — и только она. Ибо, во-первых, болезнью любящий христианский бог указывает человеку на его грехи, и, стало быть, надо каяться и молить о прощении. Если делать это достаточно искренне, Христос услышит тебя и исцелит. Во-вторых, даже если и не исцелит, мучения — естественно, претерпеваемые кротко, с именем Христа на устах — очищают душу и готовят её к царствию небесному. Наконец, в-третьих, долгая болезнь даёт время осознать свои грехи и очиститься — покаянием, молитвой, милостыней, …ну и теми самыми мучениями. Поэтому длительную мучительную болезнь православному предлагалось воспринимать как особое благоволение господне. И логично, что стараться избавиться от такого дара, да ещё с помощью «врагов Божьих» — всяких там волхвов и чародеиц, недобитых язычников (и язычниц) — было вопиющим святотатством в глазах церкви.

В середине XII века Кирик Новгородец обсуждал епитимью, которой надо подвергать матерей, несущих заболевшее дитя лечиться к волхвам, а не к попу на молитву.

Уже знакомый нам ростовский епископ Кирилл наставлял в «Слове о злых дусех» захворавших никогда не обращаться к тем самым «проклятым бабам чародеицам». Следовало же, когда заболеешь сам, или жена, или дети, или кто ещё из семьи, позвать попов для «молитвы врачевныя». Если и не поможет, философски заключает епископ (в душе, видимо, подозревавший о малой эффективности «врачевных» молитв), так ведь все умирают — хоть душу спасешь. И вообще, надо брать пример со святого Иова, который, лежа в язвах и гноище, ни к каким чародейкам не обращался, а славил Господа. Сборник благочестивых премудростей XV столетия «Измарагд» (то есть «Изумруд»), тот самый, что определил волхвов и чародеев «врагами Божьими», возмущенно заключал: «Кое пособие — тело целити, а душу губити!» (Тут заметим между строк, что способность «врагов божьих» исцелить тело христианские нравоучители сомнению не подвергали). И наставлял: «Егда то в недуг впадешь — о боге уповай и терпи!». «Измарагд», конечно, не мог быть неизвестен Ермолаю-Еразму.

Чуть позже написания «Повести» знаменитый «Домострой» попа Сильвестра, говоря о болезнях и лечении, повторяет все доводы своих предшественников: яростно обрушивается на малодушных, ищущих помощи у волхвов и зелейников, страстно обличает тех, кто лечит тело, губя душу, и предлагает один единственный способ лечения, достойный православного — пост, молитва и покаяние.

Увы, всё это были не пустые слова. И ещё раз увы — не у всех за многие века от крещения Руси до Петровских реформ, вплотную познакомивших Русь с западной, уже научной, медициной, хватало смелости пренебречь суровыми поучениями православных «целителей душ».

Ярче и показательнее всего в этом отношении жуткая история волынского князя Владимира Васильковича. Сочетание по-первобытному натуралистичного описания тяжёлого недуга с тоном монаха-летописца, с умилением и восторгом рассказывающего, как нестарый ещё — ему не исполнилось и сорока! — князь четыре года буквально гнил заживо, в полном соответствии с поучениями церковников ища исцеления в молитвах и покаянии, не предпринимая никаких «святотатственных» попыток лечения, делают летописный рассказ о болезни и кончине Владимира Васильковича чтением не для слабонервных. Никакой воинствующий безбожник эпохи военного коммунизма в самом лютом антирелигиозном запале не смог бы сочинить обличающий документ сильнее этого. У несчастного начались гнилостные процессы в ротовой полости — по мнению современных медиков, запущенный кариес перешёл в остиомелит. Церковный книжник педантично, подробно описывает, как у нестарого ещё человека (князю не было сорока) буквально заживо гнило лицо четыре года. «И опада ему мясо все с бороды и кость бородная перегнила бяшет, и бысь видити гортань, и не вокуша по семь недель ничегоже, разве одиное воды и то же по скоуду». В 1288 году разлагающийся заживо князь наконец дождался избавительницу смерть.

Кариес успешно лечили ещё к р о м а н ь о н ц ы. Балтийские славяне-язычники века за два до ужасной судьбы Владимира Васильковича делали зубные протезы. Владимир Василькович м о г спастись. Его погубила не болезнь — его убило почтительное внимание к поучениям церковных авторитетов, убила привитая ими вера в целительную силу молитвы и покаяния, в греховность обращения к «врагам Божьим», которые-де «тело целят, а душу губят».

Какое счастье для всех нас, что князь Пётр поступил несколько не по-православному — вместо того, чтоб благодарно гнить от язв, славя Христа и ожидая царствия небесного, он стал искать «врачей»… Иначе никакой «Повести о Петре и Февронии» не случилось бы. И какое счастье для всех нас, что пращуры наши в большинстве всё-таки, рискуя навлечь на себя гнев церкви, несли детей или шли сами к лекарям-волхвам.

А с чего, может спросить недоверчивый читатель, вы взяли, что лечебные навыки волхвов, зелейников и прочих наузников были действеннее? Ну обращались они не к Христу, а к старым Божествам, ну твердили вместо молитв заговоры… Можно, конечно, сказать, что у «зелейников» по определению имелись собственно зелья-травы, что уже повесомее ритуальных словес. Можно сослаться на впечатляющие успехи сородичей наших волхвов из земель балтийских славян в весьма сложной и опасной области хирургии — трепанации черепа. А можно привести очень простые и понятные цифры (читатель легко сможет проверить их с помощью «Википедии»).

Миндовг, князь языческой Литвы, в шестьдесят лет был убит заговорщиками (видимо, дедушка не подавал надежд дождаться естественной кончины). Другой литовский князь-язычник, Гедимин, около шестидесяти шести пал на поле брани (сиречь находился в боевой форме). Его сыновья, Ольгерд с Кейстутом, и Витовт, сын Кейстута, прожили более восьмидесяти лет каждый. Несколько «подкачал» на этом фоне ещё один Ольгердович, Ягайло — ему в год кончины исполнилось «всего» семьдесят четыре... Для сравнения — московский православный князь Иван Иванович Красный умер в 33 года, его сын Дмитрий Донской умер в 38, его сын Василий скончался в 53, в 47 умер внук Куликовского победителя, тоже Василий, по прозвищу Темный.

Не кажется ли читателям, что этот ряд цифр очень ярко свидетельствует о сравнительной полезности медицины языческой Литвы и православной Москвы? Так что, не зря, не зря живший чуть позже перечисленных автор «Измарагда» не сомневался, что «волхвови и чародеи» способны «тело целити». И не зря слуги князя Петра в поисках «врачей» рыскали по чащобам полуязыческой ещё Рязанской земли…. Ведь действительно помогла Петру лесная «чародеица».

Журнал "Родноверие" выпуск №13
Озар Ворон

• Василик В.В. О болезни и смерти Владимиро-Волынского князя Владимира Васильковича. Некоторые медицинские, гомилетические и литургические наблюдения// Русин, 2015, № 1 (39).
• Долгов В.В. Быт и нравы древней Руси. М.. 2007
• Кривошеев Ю.В. К вопросу о жанре «Повести о Петре и Февронии»//Исследования по русской истории. Сборник статей к 65-летию профессора И.Я. Фроянова / Отв. ред. В.В.Пузанов. СПб.-Ижевск: Издательство Удмуртского университета, 2001. С. 196-219
• Медведь А.Н. Болезнь и больные в Древней Руси: от "рудомета" до "дохтура". СПб., 2017
• Пушкарева Н.Л. Женщины Древней Руси и Московского царства X-XVII вв. СПб., 2017
• Смирнов Ю.М. Повесть о благоверной деве Февронии, христианском и языческом менталитете и о реабилитации Муромских "святогонов", Уваровские чтения - IV. Богатырский мир, эпос, миф, история" Муром, 14-16 апреля 1999 г., Муром, 2003.)