Календарным кострам придавался смысл очистительного и избавительного действия. Это заметно по обыкновению сжигать в кострах остатки ритуальной пищи, культурных растений, все вышедшие из употребления предметы, даже те, которые не горят (в Вологодском кр. в масленичный костер бросали черепки разбитой глиняной посуды), а особенно те, срок жизни которых был ограничен: таково сжигание старых веников (в связи с ежегодной заготовкой новых), сжигание кострицы (которую из боязни грома запрещали оставлять на лето в доме или во дворе), ритуальной или сезонной пищи (ср. уничтожение скоромных остатков в масленичном костре, откуда и выражения типа жечь мясо, жечь молоко, жечь пышки, молоко сгорело и под.), уничтожение/изгнание/проводы календарных символов типа Масленицы или Купалы и даже самих календарных сезонов (на Псковщине, например, на масленицу за деревней строили ворота, оборачивали их соломой и зажигали, а дети через них бегали, «провожая» таким образом масленицу, — Лобкова 2000, 26.

Пристальное внимание к ритуалам, приуроченным к началу жизненного цикла, позволило более ясно представить себе роль таких существенных этапов социализации, как обряды, сопровождающие первые шаги ребенка, первые слова, отлучение от груди и т. п. Нам бы хотелось обратиться к самым первым жестам, встречающим появление нового человека на земле. Материалы Полесского архива позволяют проанализировать те значения, которые приписывались, так сказать, родовым «отходам»: пуповине, плаценте, «сорочке».

Судя по полесской терминологии, описывающей повитуху, главной её функцией считалось перерезание и завязывание пуповины: баба та, шо пупа вязала (1), баба шо ходит по пупах (2), пуповезна (3), пупна баба (4), пупкова, пупова, пупная баба (5), пупыха, пупорезна баба (6), баба-пупорэзнiца (7), пупорэзка (8). Эти термины характерны как для Среднего Поднепровья (пупорiзна, пупорiзниця, рiзна), так и для многих русских говоров - пупорезка, пупорезница, пуповодница (9). Иногда этому жесту приписывалось столь большое значение, что он препоручался не той «бабке», что принимала роды, а другой женщине, часто состоящей в родственных отношениях с роженицей. Функция эта имела символическое значение, и «пупорезка» могла лишь формально присутствовать при завязывании пупа. Разница между двумя бабками заключалась в том, что первая «бабиць, а та помоч дае» (10). Ту, «что пуп адрезае» (11), ходят приглашать, как кумов, с хлебом, затем она становится распорядительницей на крестинах, и ей достаются весь почёт и уважение наравне с крёстными родителями.

Фибула – застёжка, нагрудная пряжка, принадлежность женского и мужского костюма. Первое упоминание о фибулах (сустугах) содержится в ПВЛ под 945 годом в описании древлянских послов, прибывших к княгине Ольге. При помощи фибулы застёгивали верхнюю и нижнюю одежду, при этом застёжки отличались размерами. Одежда обычно застёгивалась на груди, у ворота близ шеи, на плечах, реже у пояса. Фибулы изготавливались из железа, бронзы или серебра, при помощи ковки и литья, иногда с использованием приёмов серебрения, накладки листового серебра или золочения.

Скандинавское руническое письмо – возникло в I веке н.э. у германских племён, контактировавших с Римской империей, на основе латинского корпусного и греческого алфавитов и названо по слову runa «тайна; руна, буква». Старший рунический ряд включал 24 буквенных знака, разделённых на три группы. Графика знаков, не имеющих округлостей, указывает на основной материал для письма – деревянные плашки или стержни, ни одного образца которых до IX века не известно. Большая часть надписей выполнена на металлических предметах (оружие, украшения) и на камнях. Буквы имели наименования, которые в своей совокупности отражают древнегерманский пантеон и представления о космосе и мире. В VII-VIII веке (переходный период) в результате коренных изменений в фонетической системе германских языков рунический алфавит сокращается до 16 знаков. В младшеруническом письме развилось несколько графических вариантов: коротковетвистые (используются уже в надписях IX века, а затем по преимуществу в бытовых надписях на деревянных стержнях, костях животных и т.п.), полноветвистые (используются в основном в надписях на мемориальных стелах в X-XI веках). В XI-XII веках руническая письменность испытывает влияние латинского алфавита, и в него вводятся новые знаки: во второй половине XI века – пунктированные (с точками) руны для различения звонких и глухих согласных, в XII веке – дополнительные знаки для обозначения пересогласованных гласных, различения звонких и глухих согласных.

Ещё в конце старшерунического периода обособляются англо-саксонский и фризский варианты рунического письма. Общегерманское письмо быстро распространилось по всей территории расселения германцев: древнейшие памятники рунического письма обнаружены на Волыни, в Центральной Европе, Южной Норвегии и представляют собой процарапанные или прорезанные (реже инкрустированные) надписи, в основном имена собственные, магические формулы и надписи изготовителей, среди которых повторяется формула «Я, эрил, сделал (вырезал, высек) руны». Значение слова «эрил» (родственно этнониму герулы, Heruli и древнескандинавскому jarl «ярл») дискуссионно; предположительно на раннем этапе руническое письмо было эзотерическим, и им владели жрецы-эрилы.

Заклинания, как можно предполагать, были исконным, древнейшим видом обрядового фольклора. Их место и значение в обряде было определено их сущностью. Они имели ту же доминантную функцию, что и весь обряд в целом, целью их было оказать влияние на окружающий мир, вызвать желательное явление. Слово воспринималось, как дело, оно органически сливалось с действием, поясняло и как бы закрепляло его.

Термины "заклинания" и "приговоры" в известной мере условны, и чёткой границы между ними нет. Но заклинание имело отчетливо выраженную магическую функцию и произносилось с целью вызвать желаемый результат, приговорам же, также сопровождавшим обряд, особого значения уже не придавалось, они исполнялись по традиции, выражали пожелания, на поздней стадии существования обрядов они могли приобретать и шутливый, развлекательный характер.

Общая основная функция всех заклинаний обусловила значительную близость словесного оформления разных их типов. Все они выражали требование, пожелание или просьбу, были обращены к кому-то или к чему-то. Это потребовало употребления сказуемого-глагола в повелительном наклонении, хотя тональность заклинаний была разная - от приказания до просьбы, мольбы. В основе заклинательные формулы - очень краткие, в них выражена, и очень четко, только основная мысль, но они могут развиваться, заполняться разными деталями. Различаются же заклинания по принципам их построения, обуславливаемыми характером обрядовых действий, в которые заклинание входило, и изменениями в научном мировоззрении. Это дает основание выделить и рассмотреть разные типы заклинаний.

Для восточных славян характерно большое многообразие как типов и видов сельских поселений, так и их названий. Еще в XVIII в. это отметил автор «Описания всех обитающих в Российском государстве народов»: «Жилища Россиян суть: города, предместия, крепости, волости, местечка, села, деревни, погосты, сельцы, хуторы, усадьбы... загородные дворы, дачи, остроги». Самые распространенные названия, применяемые у нас для сельских поселений,— «село» и «деревня». Оба термина за время своего исторического существования, равно как и соответствующие им исторически слагавшиеся виды поселений, пережили длительную эволюцию.

Обоготворение и почитание неба и небесных светил занимает огромное место в системе религиозных верований древности. Эти культы в той или иной степени свойственны всем без исключения земледельческим, скотоводческим и охотничье-рыболовческим племенам, конвергентно возникая на определенной стадии общественно-экономического развития. В Западной Европе, на Кавказе, в Передней Азии развитие «небесных» культов в основном совпадает с началом разложения родового общества, что соответствует бронзовому веку (1). Правда, четкие следы их в материальной культуре, в том числе и на территории СССР (2), прослеживаются уже в неолите, но только в бронзовом веке они распространяются повсеместно, зачастую принимая очень сложные и локально различающиеся формы. Вместе с тем единообразие религиозных воззрений, связанных с небесными светилами, приводило к сходным материальным воплощениям этих верований (сходство знаков-идеограмм, сходные формы почитания) независимо от этнической принадлежности носителей этих верований, независимо от территориальных и хронологических границ.

Семантической сфере жизни в обряде противопоставлена смерть. Как известно, смерть может воплощаться в образе Смерти, Смерточки («Смертоцька — видение все белое, как копна. Выше головы — лента белая. Показывается на крестах (перекрестках дорог», костр. [Завойко 1907, 39]; «видение все в белом» [там же]; «деўка даўгалицая, деўка у нагах и с косою. Растапыра! Растрепаны валасы пу плечам тваим, ўся ты ў белым», смол. [Добровольский 1894, 306]) или «нечистого» мертвеца, вынимающего душу у человека; в образе орудия пресечения жизни («У смерти может быть пять орудий: грабли, коса, метла, лопата, пила. От косы — легкая смерть, от пилы — трудная», старосимб. [Гнатюк 1912, 212]); в образе напитка, который она дает испить умирающему. Характерен такой текст, объединяющий несколько разных предметных значений смерти: «Смерть имеет вид человека с косой... на конце косы — капля смерти» (пинск. [Булгаковский 1890, 190]). В случае персонификации смерти неизменна ее женская природа; старость и молодость могут в равной мере быть ее характеристиками.

Не антропоморфные образы смерти: белый столб (Пара) (идет ночью по кладбищу, может ударить человека — гом. [ПА-76]), белый шар (покойник, встающий по ночам из могилы. Катается белым шаром и наводит страх больше на женщин, редко на мужчин, олон. [Хрущев 1869,19]), воздушная полоса («Встречник — нечистый злой дух, который в виде как бы воздушной полосы мчится стрелой по проезжим дорогам за душой умирающего грешника, особенно самоубийцы», влад. [Завойко 1911,109]) — свидетельствуют о синкретическом представлении смерти — воздуха — души — нечистого покойника. Славянская смерть сама когда-то умерла (или же «сама была под землей»: ее закопал Арид (?), с тех пор она исхудала, стала уродлива, а была красивой — костр. [Смирнов 1920, 30]).

"Ибн Фадлан передает слова, сказанные одним из русов во время кремации: "Вы, арабы, глупы, вы берете самого любимого вами из людей и самого уважаемого вами и оставляете его во прахе, и едят его насекомые и черви, а мы сжигаем его во мгновение ока, так что он немедленно и тотчас входит в рай". Ветер, раздувающий огонь погребального костра, считается у русов знаком божьей милости: он способствует быстрому перемещению умершего на тот свет. После сожжения над кострищем насыпается курган.

В украинской быличке после сожжения упыря поднимается "нечистый ветер" [Яворский, 1915. С. 363]. В знаменитом описании похорон Патрокла [Илиада. XXIII], имеющем множество параллелей в германской, балтийской, славянских и других индоевропейских традициях [см.: Топоров, 1990], Ахилл обращается с мольбой к ветрам Борею и Зефиру, чтобы они воспламенили костер.

Дерево – точечный микротопографический объект заговоров. Нам известно порядка 70 фиксаций имён деревьев в восточнославянских заговорах, из которых около половины приходится на восточно-белорусские и восточно-украинские заговоры, а другая половина – на русские, среди которых наиболее заметное место занимают западно- и южнорусские. По происхождению имена деревьев в заговорах делятся на отантропонимические (дуб Дорофей, липа Матруна), оттопонимические (дуб-буян – в результате метонимического переноса с названия острова Буяна), отэтнонимические (дуб Сорочинский, ср. сарацин), а также возникшие путем онимизации апеллятивов (Царадуб <царь-дуб, дуб Ракитан <ракита). К ним примыкает значительное количество наименований, занимающих промежуточное положение между ИС и характеристическим определением (или постоянным эпитетом), ср. варианты сочетания дерево кипарис в заговорах: древо Кипаристово, древо Кепорично, древа купарес, купоросное древо, купарэз-дрэва.

Чаще всего ИС дерева появляется в составе мотива мифологического центра, маркируя точечный ландшафтный объект, где находится сакральный персонаж: без указ. м. «На горе Фаворстей, под дубом Мамврийским ту седяху Сихаил, Михаил, и ту собрашася вся силы небесныя, ангели и архангели, херувими и серафимы…» (здесь и далее тексты не атрибутируются из соображений экономии места). В подобном контексте дерево встречается в самых разных группах заговоров: от порчи и уроков, разных болезней, в скотоводческих, охотничьих, любовных и др., однако ключевое место занимают здесь заговоры от лихорадки и от укуса змей.