В славянской традиционной культуре танец и хоровод считались формой ритуального поведения, в связи с чем они активно «использовались» в ритуалах, магии и обрядности. Вместе с тем танец и хоровод расценивались как неблагочестивые и «бесовские» формы досуга, которые, наряду с пением, качелями и др., осуждала православная церковь, а люди, склонные к таким занятиям, подлежали наказанию, в том числе и после смерти.

Танец и хоровод принадлежат к наиболее популярным формам народного досуга, участие в котором традиционно принимали представители практически всех возрастов и социальных групп общества. Наверное, поэтому и танцы, и хороводы не были обойдены вниманием исследователей: хореографии как виду на родного искусства во всех славянских странах посвящена огромная специальная литература.

В статье на материале славянской народной культуры рассматривается вопрос об отождествлениях образа коня и образа дерева, когда-то бытовавших у древних славян. Анализ таких аналогий, следы которых сохранились в загадках, сказках, быличках, обрядах, языке, проводится при учете особенностей языческого мировоззрения. Причина подобной образно-семантической связи между конем и деревом состоит в том, что «конь вселенский» и «древо мировое», некогда равным образом являлись космологическими символами. На основании приведенного и проанализированного материала становится понятным фантастический образ «дерево-конь», запечатленный в славянском декоративно-прикладном искусстве (на вышивках и в резьбе по дереву). Становятся объяснимыми «конские» названия деревянных предметов, бытующие в русских народных говорах, и взаимозаменяемость образа коня и образа дерева, наблюдаемая в славянских традициях и фольклоре. Все это говорит о том, что в древнеславянском мировоззрении были допустимы отождествления образа коня и образа дерева.

В русской традиционной культуре отношения мира растений и мира демонологических персонажей имеют несколько аспектов. Используя материалы русских народных говоров, автор статьи рассматривает названия группы растений, не используемых в народном хозяйстве, но, по поверьям, они были незаменимы в магии, а народные представления об их волшебных свойствах отразились в их названиях.

Растения использовали как оберег от злых духов: в силу различных свойств они наделялись способностью отогнать от человека разнообразных «нечистиков». Например, в Саратовской губернии в четверг после Троицы девушки и женщины вплетали в косы полынь, полагая, что тогда русалка не станет их щекотать [1. C. 22]. Полынь, несмотря на эпитет «трава окаянная, бесколенная», тем не менее при борьбе с русалками считалась «снадобьем, равносильным священной вербе и свечам Страстной недели», а также ладану [2. C. 328].

Здесь мы говорим скорее о происхождении рунических фигур, чем о тайнах, которые они представляют. Настоящие мистерии неподвластны времени и были созданы - или, точнее, «возникли» с появлением Девяти миров из Гиннунгагапа (Ginnungagap). На самом деле, руны являются важными действующими лицами в этом процессе «творения» или «придания формы» и предшествуют появлению живых существ в Мирах. О рунических формах можно говорить в несколько более историческом контексте. Эти формы, в конечном счете, возникли из священных знаков, возникших в сознании жрецов и магов бронзового века (и, вероятно, гораздо раньше) как абстрактные графические выражения сокровенного содержания их религиозных и магических учений (рис. 1). Они в изобилии встречаются на самых древних наскальных рисунках Скандинавии. Рудольф Джон Горслебен (Rudolf John Gorsleben) описывает «первобытного человека», сидящего на вершине горы и получающего концептуальные озарения, которые он затем эмоционально выражает в виде знаков, которые становятся этими концепциями.

«Приготовление пива было необходимо и для похоронно-поминального обряда, который выделяется среди остальных этапов жизненного цикла особой консервативностью. Как правило, он включал поминальный обед в день похорон и поминки по умершему на третий, девятый, двадцатый и сороковой день. В некоторых уездах пиво варили к первому поминальному обеду, а в других - на поминки сорокового дня.

В Череповецком у. Новгородской губ., как писал в 1899 г. корреспондент Тенишевского бюро А. Власов, бытовали народные представления о том, что покойник навсегда покидал свой дом только на сороковой день после смерти. Красное место в переднем углу за поминальным столом специально оставляли не занятым. Считалось, что "на нем.… невидимо заседает и трапезует в последний раз в своем доме покойник, для чего перед пустым местом кладут ложку, ломоть хлеба, кусок пирога и ставят кружку пива". В с. Устьнемское Устьсысольского у. Вологодской губ. на сороковой день две женщины с рыданиями и причитаниями провожали из дома ангела умершего родственника с пивом, хлебом и солью. Видимо, от этого обычая и ведет свое происхождение современная традиция ставить рюмку водки и класть кусок хлеба - "покойнику". Гости на сорочинах пили пиво и вино, закусывая пирогами. Прежде чем выпить кружку пива и рюмку вина или начать есть поставленное кушанье, каждый гость крестился и вслух произносил: "Помяни, Господи, раба Божьего (имя)" или: "Дай, Господи, царство небесное рабу Божьему (имя)".

В статье рассматривается проблема существования и развития языческого жречества в Древней Руси, а также его связи с трансформацией традиционного народного средневекового миро воззрения из языческого в христианское в течение домонгольского периода Древней Руси, в первую очередь на основе летописного материала. Ключевое значение для исследования имели события на чала и второй половины XI в., так называемых восстаний волхвов, как самого яркого и драматического проявления этой трансформации – перед нами, по сути, показан феномен – открытые и часто массовые языческие выступления, происходящие в стране, которая была крещена уже от пятидесяти до почти ста лет назад. В статье рассмотрено отношение и восприятие волхвов и их деятельности со стороны власти в лице князей и старшей дружины, и простого народа как в центре (Киев и Новгород), так и на окраинах (Ростовский край) и выявлены их типологически схожие черты. Автор фиксирует активность языческого жречества в ходе выступлений, его чётко выраженную антиклерикальную позицию – стремление уничтожить физически рядовых священнослужителей и епископов, произнесение пророчеств и обещание чудес.

В статье предпринимается попытка концептуализировать значение народной религии Древней Руси. Рассматривая специфику славянского язычества, автор указывает на то, что полноту всех его определений отражает понятие «природно-общинно-бытовая религия». В результате Крещения Руси христианство подчинило языческие верования, но не стало помехой на пути сохранения коренных природно-племенных традиций. Православие явилось той высотой, на которую предстояло мирно восходить народной житейской мудрости. Таким образом, между православием и язычеством, как двумя взаимно восполняющими, но не соединяемыми частями одной и той же русской веры, расположились ступени ее народного понимания. Народная религия Руси-России есть не что иное, как феномен «между», феномен-процесс усреднения православия язычеством.

В традиционной культуре и фольклоре мир человека, пространство его обитания делится на «свое» и «чужое». Не всегда можно точно сказать, где проходит граница между мирами, какой отрезок пространства еще «свой», а какой уже «чужой». Лес, река, болото, горы являются для русского крестьянина «чужим» миром, и о том, что эти участки пространства наделены признаками удаленности, непроходимости, недоступности и т.п., написано немало исследований 99.

Несколько сложнее с рукотворными объектами: колодцами, банями, овинами и т.п. С одной стороны, они созданы людьми, то есть должны принадлежать «своему» освоенному пространству, миру человека и культуры, но с другой — они могут быть местом обитания нечистой силы или местом контакта с ней. Действительно, многие святочные гадания, связанные с вызовом демонического персонажа, проводились в бане, овине или у колодца: «Это у меня покойница мама всё рассказывала.

В статье на пермском языковом материале исследуется специфика отгонных формул в обрядовом применении (свадебный, похоронный, знахарский обряды) и бытовых паремий, связанных с выпроваживанием и посылами-бранью. В контексте народного символизма исследуются структура и образные основания жанра речевых отсыланий, их связь с мифологической традицией. Особое внимание обращено на характеристику локусов, осмысляемых в народной традиции как сакральные. Делаются выводы об особенностях использования и функциях исследованных отгонных формул в бытовом речевом акте и в ритуале.

В бытовом общении и в различных обрядовых ситуациях в диалектной среде используются устойчивые выражения, семантика которых определяется императивом – требованием удалиться (убраться, уйти), дополненным «адресным» указанием. По жанру такие выражения являются директивами – приказами (иногда с оттенком угрозы), реже просьбами. Е.Е. Левкиевская выделяет среди высказываний-директивов просьбу, как более сильный вариант «мольбу», приказ, запрет как разновидность приказа и заклинание [Левкиевская 2002: 207].

В ходе этнолингвистических исследований русской лексики рассмотрению, как правило, подвергаются наименования различных артефактов, в том числе предметов домашнего обихода, утвари. Особенность таких предметов заключается в их уникальности (устройство, функция), что не позволяет подвести их под некую более общую категорию. Остается лишь использовать понятие «утварь», обладающее чрезвычайно широким объемом. Так, в МАС дается следующее определение: «Совокупность предметов, необходимых в обиходе, в какой-либо области жизни» [4; с.530]. Дефиниция столь неопределенна, что может быть применена практически к любому артефакту. Однако к традиционной утвари относят обычно именно уникальные предметы, напри мер, кочерга, ступа, решето. Это очень древние приспособления, связанные с приготовлением пищи, обладающие сравнительно простым и в то же время оригинальным устройством. Как нам представляется, именно эти характеристики (древность, уникальность, важная функция в традиционном крестьянском быту) позволяют объяснить использование этих предметов в качестве сакральных объектов, что отражается не только в обрядах, ритуалах, фольклоре, но и в языковой стихии.