Как я уже писал когда-то, трудно представить сторону нашей древней культуры, в большей степени охваченную вниманием родноверов, нежели славянские имена. Сейчас нельзя без улыбки вспоминать, как в начале девяностых годов первые создатели общин, составляя именословы, обшаривали в поисках драгоценных жемчужин буквально всё: от летописей и именных указателей учёных трудов до романов Иванова, Скляренко, Хотимского про древних славян…
С тех пор многое переменилось, не в последнюю очередь благодаря интернету. Например, «Ономастикон. Древнерусские имена, прозвища и фамилии» Веселовского, который я когда-то переписывал от руки в читальном зале (студенту не торопились доверить редкое издание и на дом не выдавали), сейчас любой может скачать в сети, после чего пользоваться на свое усмотрение – распечатать или читать с экрана.
Однако, как и у не менее познавательного «Словаря древнерусских личных собственных имён» Н. М. Тупикова (также доступного в сети), у «Ономастикона» есть одна черта, в глазах родновера весьма печальная: содержащиеся в них русские имена недостаточно древние. Основной источник обоих этих трудов – многочисленные документы XV–XVII столетий. Древние имена держались долго, хоть авторы иных исторических романов пребывают об этом в прискорбном неведении, щедро заселяя исключительно Ивашками да Марфутками и более ранние исторические эпохи. Но всё же это имена московской эпохи, пусть и нехристианские, или, выражаясь точнее, некалендарные. Нам же нужны более ранние времена.
Летописи щедры на имена князей, бояр, самое большее – дружинников. И тех выходит не так уж много. Люди же менее знатные попадали на их страницы до обидного редко. А ведь княжье имя не всякому подойдёт, да и дружинное тоже.
До середины ХХ века большинство населения домонгольской Руси – времён, когда языческое начало, по словам профессора И. Я. Фроянова, главенствовало в народном сознании, – оставалось для нас немым и преимущественно безымянным. Но потом в руки историков попали два важных…, нет, даже не источника…, два вида источников.
Ставшие в советское время куда как более доступными исследователям, древние церкви и соборы подарили нам множество граффити (не тех привычно-неряшливых надписей и корявых рисунков, уродующих и без того невзрачные города, а надписей древних прихожан). Очень много среди них было и личных имен. И что особенно любопытно, немало среди этих имён было древних, славянских. Видимо, предки не видели ничего особенно странного обратиться к пришлому богу, упоминая вместо крещёного имени родное, от дедов-язычников завещанное. Зачастую некрещёными именами расписывались на стенах христианских святынь их собственные служители: пономари Новгородского Софийского собора Стевид Сестрятинич и Братонег Сватонежич в далеком XI столетии оставили нам именно их, а вот какими именами их крестили, мы уже никогда не узнаем.
Ещё более щедрым на имена оказался второй вид источников – берестяные грамоты. Их открыли в Великом Новгороде (первую нашли там в 1951 году). И на нынешний день грамот этих насчитывается только в нём одном тысяча шестьдесят три. Находились грамоты, хоть и не в таком количестве, в Старой Русе, в Пскове, в Смоленске и Твери…
Таким образом нам стали доступны десятки и даже сотни имён простых людей домонгольской Руси. В большинстве своем эти люди были не столь значительны, чтобы попасть в летописи. Если бы не грамоты (записки бытовые, деловые, служебные и любовные, письма, перечни должников), мы бы никогда не узнали об их существовании на белом свете. По грамотам можно проследить, как старые, языческие имена век за веком отступали, давая дорогу христианским. А отступали они медленно: только к XIII веку новые имена стали составлять хотя бы половину, а в приходивших из-за городских стен (из сельской, как сказали бы сейчас, местности) грамотах христианское имя и тогда оставалось редкостью. Берестяные грамоты охватывали промежуток от XI века (более ранние пока не найдены) до XV, гибели вечевой республики под ударами Московского войска.
Новгородских имён известно уже столько, что мы можем судить об особенностях именослова той эпохи.
Сразу бросается в глаза целый ряд отличий славянского именослова новгородцев от некалендарного именослова московских времён (в том числе и Новгородских земель).
Во-первых, гораздо большее разнообразие. Если исследователь берестяных грамот А. А. Зализняк и преувеличивал, говоря, будто в каждой новой грамоте археологи находят новое имя, то не особенно сильно. Неповторимые имена мелькают и в надписях на стенах церквей. В общем, фантазия русичей домонгольского периода и эпохи ига была всё же, видимо, побогаче.
Во-вторых, отличен собственно состав имён. Самые популярные имена московской эпохи – Богдан и Бажен – отсутствуют в берестяных грамотах совершенно, невзирая на своё безупречно славянское происхождение (и в граффити тоже). В свою очередь, самые любимые новгородцами имена – Завид, Полюд – уже не встречаются в московскую эпоху (в том числе и в новгородских местах).
В-третьих, у новгородцев практически не отмечен столь частый в более поздние времена обычай давать детям имена по порядку рождения: нет в берестяных грамотах Первуш, Третьяков, Девятко. Разве что не то Втора, не то Взора в одной грамоте и Пятьша (которое могло образоваться от «пятка», «пятиться», «пятно») в другой. И всё. На тысячу с лишним грамот! Для сравнения: на один только перечень опричников Ивана Грозного встречается четыре Вторых, восемь Пятых и Пятунок. А ещё четыре Первуши и двадцать один Третьяк (не считая Третьяковых).
В-четвёртых, гораздо меньше доля знаменитых имён-оберегов вроде Безобраза, Возгри, Грезного, Злобы, Нехороша. Эти имена, кажущиеся ругательными и оскорбительными кличками сейчас, имели вполне невинное, а то и почтительное значение в те времена, когда писались берестяные грамоты.
В-пятых, в новгородских «берестах» и церковных надписях часто встречаются имена, имеющие отношения к родству и близким к оному отношениям: Братило, Братьша, Братонег, Братослав (и даже Побратослав), Бездед, Безуй, Уйко, Уенег, Сестрата, Сватонег, Деденя, Дедята, Дедило. Много имен с корнем «жир», обозначавшим не только и не столько жир физиологический, сколько богатство, благосостояние, удачу.
Самые «простые», на нынешний взгляд, имена-прозвища, неотличимые от имен нарицательных, иногда не слишком благозвучные (Бобер, Боран, Жила, Заяц, Кур, Опара, Храп), как ни странно, чаще встречаются к концу истории вольного города, в XIV–XV веках.
Не везде я нашёл в себе силы разделить мнение Зализняка, когда он считал то или иное имя народной формой христианского. Точно ли, например, Смешко и Смен – вариант Семена, а не самостоятельные некалендарные имена с очевидным значением, я сказать не могу. Как можно уверенно видеть в Якше Якова, а в Семьюне того же Семёна, если Якса и Семиан присутствуют в описании языческих времён в «Великой Польской Хронике»?
В нижеследующей подборке имён я опирался на берестяные грамоты XI–XV веков (имена из надписей приведены в основном в качестве иллюстраций). Каждая статья состоит из самого имени (если к имени присоединен знак вопроса, значит, исследователи сомневаются в правильности его чтения, если значок «*» – имя восстановлено из отчества или притяжательного прилагательного), его толкования (в которых я в основном опирался на трактовки Зализняка и Васильева, иногда также привлекая этимологический словарь Макса Фасмера и Толковый словарь Владимира Даля) и общие замечания об аналогиях этого имени или его принадлежности.
Бездѣдъ – не имеющий (не помнящий?) деда. Может быть, родившийся после смерти обоих дедов? Грамота № 788, последняя четверть XII в., носитель имени упоминается как сборщик податей. От этого имени образовано название города Бездежь.
Безубая – беззубая. Старая Русса, грамота № 21, первая половина XII в., прозвище должницы по имени Неделька. Если кому любопытно, долг составлял 2 ногаты.
Безуи* – не имеющий дяди по материнской линии (уя или вуя). Старая Русса, грамота № 22, первая половина XII века. «Безуевая» – жена Безуя – упоминается в списке должниц. Любопытно, что Безуй, «отрок» (дружинник? слуга?) Иванко Добрынича, расписался в XI веке на стене Киевского Софийского собора (граффито № 102), а некий Домко Безуевич (не сын ли?) живший чуть позже, в первой трети XII, оставил памятку в самой царьградской Софии. Соблазнительно представить, что это были члены одной семьи: жена из Старой Руссы, муж, расписавшийся в Киеве, и добравшийся до Царьграда отпрыск. По крайней мере, жили они в одно время. До конца XV века просуществовали в Новгородчине два села Безуино.
Бобръ – собственно, бобр. Грамота № 45, новгородец, живший в первой трети XIV века в Неревском конце.
Богуславъ* – Бога славящий. Распространённое общеславянское имя. Грамота № 261, конец XIV века, знатный новгородец из числа дарителей. Имя бытовало и ранее – Богуслав упоминается в надписи на каменном кресте у реки Мсты, датируемой XII веком.
Богша или Богошъ – автор грамоты № 114, кон. XII–начало XIII века. Сокращение от Богуслава. Богша оставил автограф в надписи № 60 из Софийского новгородского собора, в летописи под 1224 годом упомянут житель Руссы с таким именем, погибший в бою с литовцами. Ну и конечно, нельзя забыть знаменитого полоцкого ювелира Лазаря Богшу, обессмертившего своё имя подписью на золотом напрестольном кресте, изготовленном по заказу княгини Ефросиньи.
Боранъ – или баран, или образовано от «бороться» либо «брать». В грамоте № 690 (вторая половина XIV века) некий Кур перекладывает свой долг Борану на Ивана Выянина, а грамота № 124 (рубеж XIV–XVв. в.) упоминает слугу-паробка с таким именем.
Бориславъ – от «бороться» или «брать» и «слава», распространённое славянское имя. В грамоте № 390, конец XIII века, – землевладелец. Судя по всему, сокращением от него (а не иноязычным, как обычно считается) было имя Борис. В «Саге об Эймунде» «Бурислейвом»-Бориславом назван убитый в начале XI века русский князь Борис. В Ипатьевской летописи под 1152 годом боярин Петр Бориславич поименован Петром Борисовичем. Интересно, что имя Борис носит князь язычников-лютичей, казнённый Генрихом Птицеловом (а у лютичей степному имени взяться было неоткуда). В Новгороде довольно просто обращались с этим именем: в надписях Софийского собора Соф-81 упоминается Борька, а по соседству расписался некий Боря. Удивительно, но уменьшительные формы имени не изменились с XI века, когда были сделаны эти надписи!
Бързъ – Борз, быстрый. Грамота № 850, середина XII века, дружинник (похоже, что главный) или новгородского князя, или княжьего боярина Петра (Петрока) Михайловича. В XV веке в Новгородских землях отмечаются прозвища Борзик, Борзой, Борзун. От схожего имени получила название новгородская деревня Борже.
Боянъ – тот, кого боятся, или же «боевой, боевитый». В грамоте 526, XI век, упомянут должник с таким именем, обитающий в «Русе». В Старой Руссе, в грамотах 509 и 516, середина XII века, его носитель тоже должник, проживающий в неизвестных Озеревах. Имя сохранилось в «Слове о полку Игореве» и «Задонщине», в надписи Киевской Софии, известно у поляков и сербов, да и в Новгороде, судя по Бояней улице, его носили не одни иногородние должники.
Братонѣгъ (и уменьшит. Братонѣжько) от «брат» и «нежный». Братонег упоминается среди должников в грамоте 36 из Старой Руссы, первая половина XII века. Братонежко получил в начале XII в. письмо от Павла из Ростова (грамота 745) с просьбой доложить князю, если «ладья киевлянина уже приплыла», из чего можно заключить, что человек Братонежко, несмотря на уменьшительное окончание имени, не простой: вхож к князю и участвует в каких-то международных, по тому времени, делах. Считают, что Братонежко был роднёй Нежаты и его сестры Нежки, упоминающихся в найденный неподалёку в слоях тех же времён грамотах.
Буякъ* – племенной бык, в переносном смысле – буйный. Буяков брат упоминается в грамоте № 219, начало XIII века.
Бълда – собственно, балда и есть. Грамота № 568 в середине XIV столетия упоминает его среди поставщиков соли. В грамоте 521 (рубеж XIV–XV веков) упоминается, вполне возможно, его сын – Яковец Болдыкин. А имя, возможно, древнее – некий «рус по имени Балду» упоминается в восточных источниках ещё в связи с событиями Х века.
Вечеръко – вечерний, вечер. Грамота № 496, середина XV века. Носитель такого красивого имени, увы, запятнал себя разбоем и грабежом…
Воєславъ (Воиславъ) – от «воин» и «слава». Распространенное славянское имя. Воеслав, упоминаемый в грамоте № 531 (начало XIII века) был, очевидно, важной особой – с ним просили согласовать ведение судебного дела. А вот Воислав, живший в середине XII века (грамота № 509) – должник, да ещё и неисправный.
Воибуда – от «воин» и «быть» или «будить». Имя, скорее всего, женское, на что указывает и грамматическая форма окончания на «-а», и содержание надписи, его упоминающей: Воибуде принадлежало лукошко. Грамота № 957, первая четверть XII века.
Воигость – от «воин» и «гость». Грамота № 974, конец XII–начало XIII веков.
Володѣнъ – правитель, владеющий. Ему адресована грамота № 891, начало XII века.
Волотъко* – от «волот», великан, богатырь. Грамота № 293, середина XIII века.
Вороньць – «вороной», черноволосый, брюнет, говоря нынешним языком. В грамоте № 332а (конец XII–начало XIII века) Воронец Войко упомянут в связи с походом.
Вълчько – волчок, волк или волчонок. В грамоте № 336 (первая половина XII века) носитель этого имени предстает должностным лицом, начислившим на податного туземца с финским именем Нустуй лишний долг.
Възора – женское, видная, «взрачная», в противоположность невзрачной. Старая Русса, грамота № 20, начало XII века. Промышляла красавица непростым делом – соль варила.
Вънѣгъ, Внѣгъ – в неге. Упоминается в грамотах № 613 (середина XI века), № 710 (конец XII) и в № 348 (вторая половина XIII века).
Вънѣздъ – выезжающий (в наезд, набег). От «вне» и «ездить». Имя воинственного всадника. Упоминается в грамоте № 82 (конец XII века) и в № 289 (начало XIV века), как дед некоего дворянина Фёдора. Первый Внезд, возможно посадник Внезд Водовик, упоминаемый в летописи.
Вътора(?) – вторая. Второе (прошу прощения за невольный каламбур), менее вероятное прочтение того имени, о котором выше говорится, как о Взоре. Если читать и правда надо так – это чуть ли не единственны й пример имени-номера во всей, громко говоря, цивилизации древнего Новгорода.
Вячеславъ – «вятший» (старший, больший, лучший) и «слава». Упоминается в грамоте № 510, начало XIII века: некий Домажир бежал, не выкупив у Вячеслава имущество из долга. Имя, в общем, княжье, не князь ли имеется в виду и тут?
Гамазила – от «гомозиться», возиться, кипеть – беспокойный человек. Грамота № 454, (конец XII века).
Говѣнъ – жутко неблагозвучное на наш нынешний слух имя, а ведь когда-то было вполне почтенным: «говеть» – поститься, «разговеться» – закончить пост, наконец, и ныне употребимое «благоговеть». В грамоте № 867 (середина XII века) Говен – отправитель, в звенигородской грамоте № 2 начала того же столетия отправительницей выступает вдова его тёзки, а в новгородской грамоте № 851 (середина XII века) упомянут Говша – видимо, сокращённый вариант того же имени. Был и женский вариант: некая Говена, в крещении Мария, подписалась за себя и за мужа Василя на стенах собора святой Софии в Константинополе (кстати, это е д и н с т в е н н ы й пример граффити, подписанного женщиною, притом, что берестяных грамот женского авторства найдено уже немало). Конечно, теперь это некогда красиво звучавшее имя неприменимо. Увы.
Гоймеръ – от «гоить», «гой еси» и «мер», «мир» (ср. «Володимер», «Ратьмер»). Грамота № 1004, последняя четверть XII века. Гоймер не то прибыл из Чернигова, не то происходил оттуда.
Голуза (или Голузь ) – повеса. Грамота из Старой Руссы № 14, XII век.
Голчанъ – от «голка», шум, то есть шумный, беспокойный. Грамота № 1058, XII век.
Гориславъ* – «гореть» (а не «горе»: сравни «горицвет», «горихвостка») и «слава». Его сын или потомок Гориславлич упомянут в грамоте № 262, конец XIV века.
Гостилъ, Гостила – от «гость». Упоминается в грамоте № 688 (вторая половина XII века), № 550 (то же время), написал грамоту № 726 (чуть позже), в грамоте № 2 (XIV век) упоминается среди должников.
Гостьмеръ* – от «гость» и «мера». «Гостьмеричи» – род или название населенного пункта – упомянуты в грамоте № 492, вторая половина XIV века.
Гостята – от слова «гость». Очень распространённое новгородское имя. Встречается с XI века (грамота № 527, неизвестный воевода пишет домочадцам, чтобы те, если на него нападут, просились к князю через некоего Гостяту, видимо, приближённого правителя) до XV (волость Гостятина в грамоте № 496). В грамоте же № 9 имя Гостята, возможно, носит женщина.
Деснивъ – десный, правый. Упомянут в грамоте № 223.
Дешевъко – от старославянского «десити» – находить, встречать; буквально – «находка». Нынешнее значение слово получило уже позднее. Крестьянское имя из грамоты № 348, вторая половина XIII века.
Добровитъ – от «добро» и «вит» – обитать, жить. Встречается ещё в середине XI века, в грамоте № 526.
Доброжиръ – от «добро» и «жир». Последнее здесь не в буквально-физическом смысле, конечно. «Жир» было синонимом богатства, обилия, удачи. В «Слове о полку» Дева Обида, плеснув лебедиными крылами, прогоняет «жирня времена» – изобильные, счастливые. В Новгороде имён с этой частицею бытовало великое множество, и мы с нею не раз столкнёмся. Грамота № 229, последняя треть XII века.
Добромыслъ – от «добро» и «мысль». Встречается ещё в середине XI века, в грамоте № 526.
Домагость – от «дом» и «гость». Грамота № 902, конец XI–начало XII века.
Домажиръ – от «дом» и «жир» (богатство, обилие, удача). Понятно, что имя такое у новгородцев и их соседей пользовалось любовью – оно упомянуто во множестве грамот: в № 233, в № 726, в № 705, в № 510, в № 20 из Старой Руссы, в тверской грамоте Б 136. Имя Доможир на русском севере жило до XVII столетия, а в более поздние времена ходило в говорах тех мест как нарицательное название домоседа, запасливого хозяина, скряги и даже домового.
Доманъ – от «дом». Возможно, сокращённое от «Доманег». Имя встречается с XI века по XIV. В основном носили люди невысокого статуса: Доман из грамоты (последняя четверть XI века) № 789 был «изгоем» – вольноотпущенником некоего Тудора. Доман из грамоты № 409 (XIII век) назван смердом. Доманец из грамоты № 391 (XIII век) расчищает поля от леса под рожь, причём по чужому приказу, а Доман из следующего столетия (грамота № 568) варит соль в селе Микуличи.
Доманѣгъ – от «дом» и «нега». Даже странно, что такое имя упоминается в берестяных грамотах только раз: Доманег написал грамоту № 685 в середине XII века. По содержанию грамоты, Доманег был купцом или ведшим торговые дела боярином. И судя по тому, что в 1176 году Моисей Доманежич поставил на Чудинцевой улице Новгорода церковь усекновения главы Иоанна Предтечи, семья Доманега не бедствовала.
Домаславъ – от «дом» и «слава». Это имя упоминается дважды – в грамоте № 155 и в № 194. Обе относятся к концу XII века.
Дорогобудъ(?) – от «дорогой» и «быть» или «будить». Грамота № 398. Конец XIII века.
Дорогонъгъ*(?) – от «дорогой» и «нежный». Грамота из Старой Руссы № 16, первая половина XII века (если быть точным, в это грамоте упоминается сын Дорогонега, а сам он жил, получается, чуть раньше).
Дражьнъ* – от «дразнить», а возможно и «раздражать». Грамота № 240, вторая половина XII века.
Дробьнъ – «дробный», то есть небольшой, мелкий, малютка; или же «дробящий». Грамота № 181, последняя треть XI века.
Дроздъ – собственно, дрозд. Грамота № 536, середина XI века.
Дроченъ(?), Дрочила, Дрочька – ещё один после Говена пример имени, которое на современный слух воспринимается как сугубо оскорбительное. Притом не только в те далёкие века, но и сто с небольшим лет назад А. К. Толстой в балладе «Ушкуйник» (которую так замечательно исполняет Василий Бутров) писал: «Отпустите своё детище дрочёное…». И ничего, никто под стол не падал. Все прекрасно понимали, что слово это означает «балованный, изнеженный», так оно и толковалось, в словаре Даля скажем. Дрочен упомянут в грамоте № 904 (первая четверть XII века): поп(!) Дрочка[1] подписался этим именем в грамоте № 87 (последняя четверть того же столетия), Дрочило отправил грамоту № 775 в конце XIII века.
Дуда – волынка, возможно также «тот, кто пьет много воды», не исключаю связи и со смоленским «дудоля» – грудной малыш, сосунок, который пьёт молоко. Грамота № 492, вторая половина XV века.
Драчь – драчун, драчливый. Грамота № 334, конец XII–начало XIII века.
Дьртъка – от древнерусского «дьрть», целина, новь. Первый ребёнок? Или родившийся, когда осваивали новые поля? Грамота из Старой Руссы № 22, середина XII века.
Дьржимиръ(?) – от «держать» и «мир». Грамота № 164, конец XI–начало XII веков.
Жадко – «жадный» или «желанный» (от «жадать» – жаждать, желать, страстно хотеть). Грамоты № 235 и 239. Жадко действительно не был особо щедрым человеком: безжалостно взыскал через судебных исполнителей-ябетников с некоего Судиши долг его оставшегося для нас безымянным брата.
Жадънъ – то же, что и Жадко. Грамота № 443, где Жаден предстает одним из большого семейства (если слово «братья» не употреблено написавшим в переносном, расширительном смысле), первая половина XII и грамота из Старой Руссы № 36. Около 1117 года в одном из Новгородских евангелий оставил подпись переписчик Жаден, «скромно» написавший своё имя золотой краской (теоретически так полагалось выделять только слово «Бог» и божье имя).
Жаско – «страшный» или «неистовый» (ср. ужас, украинское жах, старославянское жасити – пугать, впадать в неистовство). Грамота из Старой Руссы № 20, начало XII века.
Жданъ – «жданный». Грамота № 241, рубеж XI–XII веков.
Желудъко* – от «жёлудь» или «желудок» (последнее может обозначать чревоугодника, обжору). Грамота № 25, конец XIV века.
Животъкъ – от «жив» и «ток», движение, течение. Грамота № 526, середина XI века.
Жигаля – предположений строить можно много: тут и «углежог» (прозвище взрослого или насмешливое имя, данное малышу, вымазавшемуся в золе?), тут и «поджигатель-зачинщик», и «язвительный». Грамота № 496, середина XV века.
Журнал "Родноверие" выпуск 10
Озар Ворон
Продолжение следует
[1] Забавно, что в этой грамоте поп-автор – единственный носитель нехристианского прозвания.