В разных местностях испокон веку бытовали разные виды погребальных обрядов, основанных на различных представлениях о посмертном существовании Души.
Описанный в книге Елизаветы Дворецкой «Золотой сокол» погребальный обряд очень красив и наполнен значением. Возможно, где-то и когда-то подобное могло происходить в реальности, а может, это только красивый вымысел, но многое в нём имеет глубокий смысл.
В княжьих палатах они еще из нижних сеней услышали, как наверху причитает протяжный женский голос. Идти туда не хотелось, как лезть в холодную воду, но надо. Три дня после смерти душа еще витает возле тела, поэтому само тело до сих пор оставалось в той самой горнице, где князь Велибор умер. Обмытое и обряженное в лучшие одежды, оно лежало на меховых покрывалах, и стиснутые мертвые руки были украшены серебряными браслетами и перстнями. Но само это тело было уже не более чем одеждой, которую душа сбросила платье, стал бы на него смотреть со стороны…
На открытом окошке висело вышитое полотенце, одним концом наружу, а на лавке возле окна был положен хлеб, и стояли две чаши: в одной была сыта, то есть мед, разведенный водой, а в другой просто чистая вода – душе умыться. 3десь же сидели несколько женщин во главе с княгиней Дубравкой. Нельзя сказать, чтобы при жизни княгиня с мужем очень ладили, недаром же она в последние годы гораздо больше времени проводила в святилище Макоши, верховной жрицей которой по обычаю бывает старшая женщина княжеской семьи. Но сейчас княгиня хорошо понимала, в чем ее долг. Ее красивое, еще не старое лицо было все в слезах, глаза опухли, и голос, когда она шепотом поздоровалась с детьми, оказался сорванным от плача и крика.
Войдя, Избрана вскрикнула, бросилась к лежанке, упала на колени и запричитала. 3имобор постоял немного и вышел.
Он вернулся поздним вечером, когда княгиня с дочерью ушли. Наступала последняя ночь, которую покойный проведет под родным кровом. Горела лучина, почти ничего не освещая. На трех лавках сидели три старухи, по обычаю обязанные «сторожить душу», И пели заунывными тонкими голосами:
Прилети ко мне сизым голубем,
Сизым голубем, ясным соколом,
Ясным соколом, белым лебедем ...
Увидев 3имобора, они не прервали пения, и он тихо сел на край лавки возле двери. Подходить к телу ближе не хотелось, и он просто сидел, пытаясь уловить присутствие того, кого в этом теле больше не было.
Отец был в его памяти как живой, и новая встреча казалось такой близкой, что мысли о ней почти излечивали его тоску. Вспоминалась мать, которая теперь соединится с отцом среди цветов Сварожьего сада, и там-то им не будет отравлять жизнь упорная ревность княгини Дубравки. Зимобор даже чуть улыбнулся в полутьме: его родители ушли туда, где княгиня их не достанет. И надо думать, еще довольно долго.
3ато там с ними будет дед по матери – староста Кореня. Дед был всегда весел, часто смеялся, на внука–княжича глядел с почтением и восхищением, даже с благодарностью, понимая, что почетным положением обязан ему, вернее – его существованию. Корени тоже давно нет, но Зимобор видел его так редко – не чаще раза в год, – что потери почти не ощутил. К тому, что нет больше матери, он привыкал года три-четыре. И в то, что и отец его покинул, он не мог поверить даже сейчас, видя перед собой тело.
Три старухи пели, прославляя душу умершего в его нынешней новой жизни:
Конь тебе теперь – туча черная,
Меч тебе теперь – злата молния.
Ты копьем пробьешь сизо облако,
3елены луга сбрызнешь дождичком,
Вечером пошлешь темну ноченьку,
Утром приведешь зорьку ясную.
Да, у князя Велебора теперь другие дела и заботы.
А ведь даже ему не приходилось править такой разоренной землей! 3имобор ужаснулся, впервые отчетливо представив, какая тяжесть дел и забот теперь достанется наследнику. 3а две голодные зимы население сократилось, а оставшиеся жители обнищали, многие поля заброшены, скотины осталось мало, домашней птицы вообще почти никакой: всю съели, пока сама не передохла с голоду! Еще не год и не два кривичам придется перебиваться дичью и рыбой, пока удастся поправить хозяйство: от голода и безысходности многие роды, разорившись и поуменьшившись в числе, подались в разбой на реках. Разбойничьи ватаги надо вылавливать, обеспечивать безопасность торговых путей, а для этого опять нужны дружина, оружие, ладьи, кони. А на какие средства, откуда все это брать, если с разоренного населения большой дани не возьмешь?
А старухи тем временем распевали по очереди (видно, начали уставать) о том, как отец просится у Рода, чтобы отпустил его посмотреть на оставленных детей:
Ты пусти меня тучей по небу,
Я к земле сойду частым дождичком,
Заглянул в окно ясным солнышком,
Погляжу своих милых детушек,
Хорошо ли живут, не печалятся ль?
Уголек с лучины упал в лохань с водой, зашипел, маленькое крылышко пламени взмахнуло в последний раз и свернулось. Очнувшись от своих мыслей, 3имобор заметил, что старухи уже какое-то время не поют, а спят сидя – две посапывают, одна похрапывает. Прямо в окошко смотрели три яркие звезды, Три Вещие Вилы, поставленные освещать дорогу в Ирий и провожать освободившиеся души. Белое полотенце, перекинутое за окно, казалось дорогой, озаренной звездным светом.
Полночь.
Но не успел 3имобор осознать, что ему пора уходить отсюда, как из окошка повеяло легким, но ощутимым свежим ветерком. И 3имобор остался на месте: его коснулось нечто, сковавшее смертного и лишившее воли. С ветерком в горницу влетел прохладный, но сладкий и манящий запах звезд. Что-то спускалось в горницу из неведомых и недоступных высот, тем самым поднимая ее из земного мира в надземный.
Что-то шло по белой дороге через окно, мелькнула одна тень, вторая, третья. Они были слиты, как части единого целого, но каждая несла что-то свое, что делало все три такими нужными друг другу.
... Пискнул новорожденный младенец, но сразу затих; прозвенел весенней капелью отголосок девичьего смеха, и вспомнились белые стволы берез, свежий вкус березового сока, прохладная зеленая тень коснулась щеки ...
... Доносился голос зрелой женщины (слов было не разобрать, но звучал он бодро и утешающе, словно советуя, как одолеть небольшую житейскую беду), веяло запахом горячего хлеба, дышала паром каша в горшке, снятая с печи, и даже вроде громыхнул ухват ...
... Кашлянула старуха, осипшим голосом приговаривала она что-то ритмичное и бессмысленное, как детские потешки, которыми успокаивают младенцев, еще не понимающих речи; веяло запахом свежевскопанной земли, влажным духом палой листвы, несло дымом зимней печи, духотой голос вроде бы перебил ее каким-то вопросом, но робко затих ...
Все это вспыхнуло в один миг, навалилось и погасло, ушло вдаль и растаяло в темноте. Но горница стала иным местом, сам воздух изменился. Рядом ощущалось присутствие кого-то другого, более сильного, чем три спящие причитальщицы. 3имобор оцепенел: его мысли и чувства умерли, тело не ощущало само себя, он весь был словно обнаженная душа, лицом к лицу с тремя иными существами, которые видят только душу и только с ней говорят, хочешь ты того или нет. И нет такого щита и покрова, которыми можно закрыться от их всепроникающих взоров. Его переполнял ужас перед своей беспомощностью, жуть перед потусторонним, прихода которого он здесь так неосторожно дождался, и вместе с тем благоговение и восторг перед силой, вершащей судьбы. Они были словно три черных двери в темноте, каждую окружало чуть заметное пламенное сияние, и было ясно, что внутри этого очерка – не пустота, а такая наполненность, что ее невозможно охватить глазом. Он был перед ней ничто, его могло раздавить одно присутствие этой силы, но не давило, потому что любой человек так или иначе живет рядом с ней, внутри нее и ее же носит в себе от рождения до смерти.
Три тени сошлись вместе у ложа мертвого князя.
Была третья и последняя ночь – ночь окончательного исхода души. Три тени пели: без голоса и без слов, их песня была в чем-то схожа с унылыми песнопениями старух-причитальниц, но настолько же выше и прекраснее их, насколько созвездие Вещих Вил выше трех сизых светлячков.
... Долго пряли нить Небесные Пряхи, но и ей пришел конец ... Старуха тянула пить, Мать мотала на веретено, но настал срок, взяла Дева железные ножницы, отрезала золотую нить, освободила душу от тела ... Теперь смотана пряжа, натянуты нити на ткацкий стан, снует проворный челнок – ткут Вещие Вилы рубаху для души, ибо прежняя одежда лежит недвижна и безгласна u не может более служить ей ... Омоют Вещие Вилы рубашку в колодце Мокоши, развесят на солнечном луче, выбелят белыми облаками. И пойдет душа в чистой одежде по радужному мосту, что ведет в Ирий, там увидит дедов и бабок, там увидит лицо Вечного Отца, сияющее ярче солнца ...
Из черных пятен постепенно выступали три женские фигуры в черных одеждах, под широкими покрывалами, на которых играли звездные искры. Первая сгорбленная старуха – бойко двигала челноком, вторая – рослая, крепкая, как женщина в расцвете сил, – сматывала готовую ткань, а третья – стройная и гибкая, как звонкая молодая березка, – стояла с железными ножницами в руках, чтобы раскроить ткань, сотканную из нити жизни. Ножницы блестели так остро и больно, что хотелось зажмуриться, но 3имобор не знал, открыты ли у него вообще глаза или закрыты, – ранящий блеск притягивал, и не смотреть на него было нельзя.
Ножницы щелкали, три Вещие Вилы склонились головами над работой, сшивая рубашку. И, наблюдая за этим, 3имобор наконец осознал, что с отцом у него нет отныне ничего общего. Отец теперь во власти вил, и к потомкам он сойдет теперь разве что частым дождичком, как пели старухи. А все, что привязывало его к земной жизни, окончено и отрезано безвозвратно.
Вот Старуха сгорбленной тенью скользнула к окну, ступила на белое полотенце и шагнула прямо туда, в свет своего созвездия. 3а нею последовала Мать, и луч начал меркнуть. Неслышная песнь затухала, сам воздух делался теплее и плотнее, действительность постепенно обретала привычные очертания. Звездный мир отступал, как вода, оставляя живого человека на берегу обыденности ...
Легкая стройная тень Девы проплыла к окну, но задержалась и вдруг обернулась к 3имобору. По его лицу скользнул невидимый, но ощутимый взгляд, повеяло ландышем – запах был свежий, сладкий, прохладный, тревожащий и манящий.
– О чем грустишь, ясный сокол? – прозвучал прямо в ушах нежный шепот, и мягкое дуновение, как бесплотная, но теплая рука, ласково коснулось щеки. – Отец твой хорошо свой век прожил, рубаха его души вышла белая и гладкая, и в Ирии не придется ему стыдиться узлов и пятен. И не чужие его там ждут, а предки и родичи, деды и бабки, пир ему приготовили, и не простой, а свадебный. Невеста его – лебедь белая, краса ненаглядная. Нет там болезни и старости, нет тоски и печали, только юность цветущая и радость несказанная до конца времен. О чем грустишь?
– О себе, – честно ответил 3имобор.
Он не знал, произнес эти слова вслух или скорее подумал, но та сущность, что говорила с ним, читала прямо в душе.
Это была сама судьба, общая для всего людского рода, но своя для каждого.
…Храпящая старуха вздрогнула, обвалилась с лавки на пол, завозилась – проснулась. 3имобор неслышно встал и скользнул за дверь, благо ее смазали, чтобы не скрипела. Никому не надо знать, что он провел возле тела последнюю земную ночь души. То, что с ним случилось, принадлежит только ему.
Вечером последнего дня перед погребением дружина собралась на кургане князя Тверда. Он был хорошо виден на Княжеском поле, потому что был самым высоким и широким. По преданию, сам князь Тверд завещал перед смертью: «Пусть над тем насыплют курган выше моего, кто превзойдет меня славою дел своих». Такого удальца, конечно же, не находилось: древние подвиги тем и священны, что они неповторимы, и превзойти их нельзя, как нельзя достать рукою до неба. Песни о подвигах всех трех внуков Крива – как они взрослели и мужали, как добывали себе оружие, коней и жен, как строили свои города, как расчищали свои земли и как погибли, самой смертью вложив в потомков чувства ужаса и гордости, – пелись отдельно. Тот самый дивий бор, где дети князя Велебора недавно охотились, тоже видел юношеский подвиг князя Тверда –, он изгнал оттуда Змея, жившего в 3меевой горе, и за это смолинцы, терпевшие от чудовища неисчислимые беды, избрали победителя своим Князем ...
В густеющей прохладной тьме весеннего вечера еще издалека было видно дрожащее пламя. Цепочка огней колебалась примерно на высоте человеческого роста и ограждала довольно большое Пространство. При взгляде на эти факелы 3имобора пробирала дрожь. Ребенком, пятнадцать лет назад, он уже видел эту цепочку из огней, горящих как бы на воздухе, как бы сами по себе. Стена из факелов на высоких подставках окружала временную Могилу, куда тело помещали перед погребением. Когда-то он видел внутри такой временной могилы своего деда – Князя Годомысла. 3имобор и сейчас помнил это зрелище: выдолбленный дубовый ствол, в нем, как птенец в яйце, лежит тяжелое неподвижное тело со страшным, опухшим мертвым лицом под боевым шлемом, с седыми усами, такими знакомыми и совсем чужими ... 3релище было жуткое и неприятное. Невозможно было поверить, что там, за этими огнями, теперь точно так же лежит отец. Вернее, то, что от него осталось. Сброшенная одежда души, которая давно ушла по радужному мосту в белой рубахе, сотканной из нити дней и дел его ...
Пронзительный голос плакальщицы взлетел последний раз и умолк: ночью не причитали. Ночью мертвец был опасен: ведь неизвестно, какое порождение мертвого мира пожелает воспользоваться освободившимся телом. Для безопасности и зажигалась цепочка освященных огней, позади нее ставили второй заслон, из воткнутых в землю копий, остриями вверх. Места плакальщиц занимали волхвы, с железными ножами и секирами, с трещотками и билами, которыми они гремели всю ночь, отгоняя Марену и все ее черные порождения.
Красноватое поле вечерней зари на закате все больше одевалось ночной темнотой, отблески багряных лучей таяли – солнце умирало на ночь, отдавая землю во власть тьмы. Священные огни сиротливо трепыхались на ночном ветерке и казались такими жалкими под черными крыльями Марены. Стало холодно, и 3имобор чувствовал себя бесприютным, словно изгой, а не наследник славнейшего из кривичских князей.
Хорошо, что Судимир позаботился о бочонке березовой браги: она и согревала, и прогоняла излишнюю мрачность, помогая в этом тем песням, которые тут сегодня пелись. Воевода Веривой, сам играя на гуслях, густым голосом пел старинные песни о подвигах князя Тверда и его битвах:
Выходил тут князь во поле во широкое,
Начал он по полюшку похаживать,
Ухватились за князя три велета:
Он первого велета взял – растоптал,
Второго велета взял – разорвал,
А третьего велета взял он за ноги,
Стал он по полю похаживать,
Начал сильными руками помахивать,
Стал велетов поколачивать:
В одну сторону махнет – станет улица,
В другую махнет – переулочек!
Уже совсем стемнело, на вершине кургана горел костер, и на верхушке каждого из старых курганов тоже был виден огонек. Казалось, сами курганы проснулись и переглядываются между собой, правят своим собственным ночным вечем. Зимобору были хорошо видны все эти огоньки в ночной темноте, и казалось, что это светятся души умерших. Он знал каждого из них – князя Тверда, которого сейчас восхваляет песней Беривой, и следующих смоленских князей: Вышегора, Волеслава и его сына Вербнича – их род тоже пытался было утвердиться на смоленском престоле навсегда, но прервался. 3десь были князь Блискав, отец будущей княгини Летомиры и ее брата-воеводы, ее муж князь Девясил, князь Зареблаг. Княгиня Летомира, которая четырнадцать лет мудро и благополучно правила кривичами, удостоилась особой чести – ей возвели отдельный курган, и прах ее потомков клали под его насыпь. Секач с Красовитом тоже когда-нибудь туда попадут ...
Одним из самых любимых в Смоленске было сказание о том, как княгиня Летомира сама ездила за море сватать своему сыну невесту, хитростью и мудростью отбилась от посягательств на нее саму заморского правителя и привезла Зареблагу невесту, прекрасную, как ясная звезда, от которой родился его сын Громник. О Зареблаге и Летомире была и другая песня – о том, как взрослеющий княжич, входя в силу, вызывал на кулачный бой целые роды и всех побивал, приходя в такое исступление, что только одной его матери и было под силу его унять, о чем ее слезно просили отцы и матери:
Добрая ты наша княгинюшка,
Прими ты от нас дорогие подарочки,
Самоцветных камней да черных соболей,
А уйми ты дитя твое милое,
Молодого княжича удалого!
Все это было живо, ярко: прошлое никуда не делось, оно существовало здесь и сейчас, наравне с настоящим и будущим, и только легкая невидимая грань скрывала его от невнимательных глаз, но для 3имобора этой грани сейчас не было. Река времен едина, и чуткая душа может жить в любой ее струе. Даже те потомки Тверда, которым не суждено было княжить, – воевода Красногост или воевода Молислав, отец Велебора Старого, – все они были здесь. Они стояли цепью, как воины в строю, вдоль длинной насыпи Твердова кургана, и 3имобор вдруг ощутил, что на темном, пока пустом краю есть место для него. А за ним потянутся сыновья, внуки, обретая свое место в строю поколений... Сердце сильно билось, дух захватывало.
А с неба смотрели на него звездные глаза …
...У Зимобора слегка кружилась голова. Самого себя он видел как бы издалека, в общем течении реки веков, и судьбу свою видел как уже свершившуюся. О нем тоже сложат песни, в которых будет все, что нужно князю: его рождение, его взросление, приобретение оружия, борьба за далекую прекрасную невесту ...
Елизавета Дворецкая «Золотой сокол»
Смерть родного человека – это всегда большая потеря, но жизнь продолжается… У наших предков был целый ряд обрядовых действий, помогающих Душе умершего успешно совершить свой переход в Мир Иной, а близким покойного смириться с невосполнимой утратой и продолжить свой земной Путь.
В каждой местности, да и в каждой семье, это были свои обычаи, но в них можно увидеть ряд общих черт, которые несут в себе разумное зерно.
Итак, попробуем разобраться в смысле обрядовых действий…
Тело покойного особым образом омывается водой и облачается в новые нарядные одежды. Так происходит отрешение от всей суеты и всего нечистого, что есть в бренном земном мире, и подготовка к переходу в мир нетленный для встречи с Богами и Предками. А перед ними никак нельзя ударить в грязь лицом: ведь встречают по одёжке!
Часто, когда в доме лежал покойник, оставляли открытым окно или печную заслонку, чтобы не помешать Душе летать, куда ей потребуется. Иногда эти выходы из дома защищались вышитыми рушниками с особым погребальным узором.
Перед дальней дорогой из этого Мира Душу надо накормить. Для этого ставились чаши с едой или клался хлеб. (В настоящее время отголоски этого обычая встречаются в виде налитой на поминках рюмки водки, накрытой черным хлебом, которая стоит до 40 дней).
Многие этнографические экспедиции привозят различные плачи по покойному. Они разные в разных местностях, зависят от семейных отношений и от того, кто именно покинул этот мир, но общий смысл их неизменен:
Ты был хорошим человеком…,
С тобой было хорошо…,
Ты был полезным членом общества…,
Ты завершил свой земной Путь…,
Твоё дело будет продолжено…,
Твоё Имя останется с твоим Родом и будет его гордостью…,
Но тебе больше не место здесь!
Ты уходишь из нашего Мира в Мир Богов и Предков…,
Ничего не бойся и достойно представляй наш Род Богам…,
Ты объединишься с силами природы, и мы снова будем вместе…
Подобный плач настраивает Душу на уход из этого мира и продолжение существования в другом качестве. Если плачи содержат «мы без тебя не справимся», «вернись», «твоя жизнь прошла впустую» и т.п., то Душа покойного пребывает в смятении, и её дальнейший Путь нарушается. Так появляются беспокойные духи.
По множеству поверий считается, что после смерти Душу человека встречают его уже умершие родичи, ведут за праздничный стол, а потом знакомят с устройством Иного Мира, где вновь пришедшая Душа занимает своё место в соответствии со своими земными заслугами.
Сам обряд погребения мог быть очень разным: это и погребальная крада, и чёлн, пущенный по волнам реки, и положение в могилу или курган, и лесной домик на «курьих ножках», и положение тела под корни векового дерева – не это главное. Главное – мертвое тело удалялось из мира живых, чтобы Мара и её навьи порождения не причинили вреда людям.
По окончании годового круга поминальных обрядов Душа почившего навсегда присоединялась к своему Родовому Древу, и он становился Предком, покровителем Рода. В дальнейшем родичи чтили его вместе с остальными Предками и своим Родом в отведенные для этого дни.
Оксана Павлова (психолог)
Журнал "Родноверие" выпуск №5