Символика и функции календарных костров

Символика и функции календарных костровКалендарным кострам придавался смысл очистительного и избавительного действия. Это заметно по обыкновению сжигать в кострах остатки ритуальной пищи, культурных растений, все вышедшие из употребления предметы, даже те, которые не горят (в Вологодском кр. в масленичный костер бросали черепки разбитой глиняной посуды), а особенно те, срок жизни которых был ограничен: таково сжигание старых веников (в связи с ежегодной заготовкой новых), сжигание кострицы (которую из боязни грома запрещали оставлять на лето в доме или во дворе), ритуальной или сезонной пищи (ср. уничтожение скоромных остатков в масленичном костре, откуда и выражения типа жечь мясо, жечь молоко, жечь пышки, молоко сгорело и под.), уничтожение/изгнание/проводы календарных символов типа Масленицы или Купалы и даже самих календарных сезонов (на Псковщине, например, на масленицу за деревней строили ворота, оборачивали их соломой и зажигали, а дети через них бегали, «провожая» таким образом масленицу, — Лобкова 2000, 26.

Чучело, ритуальный символ или просто старая вещь — все они представляли собой сублимацию времени, пришедшего в упадок, избавление от которого в тот или иной пограничный период календаря было залогом последующего обновления. В связи с этим понятно, почему в символике календарных костров актуализировалось противопоставление старого и нового: в Полесье говорили, что костры жгли, «все старое шоб ушло, со старым прошчалыса, шоб було по-новому» (ПА, Дружиловчи Ивановского р-на Брестской обл.), ср. также в брянской купальской припевке, сопровождающей сжигание в костре старых вещей: «Лапти старые уйдутъ, а к нам новые придутъ; беда старая уйдетъ, а к нам новая придетъ» (ПА, Доброводье Севского р-на). 
Для некоторых видов календарных костров очистительное значение было главенствующим: таковы восточнобалканские мартовские костры, когда люди чистили дворы и сады и сжигали мусор. 
Календарные костры были способом избавления от болезней. В западнорусских губерниях матери сжигали в купальском костре снятые с больных детей сорочки, чтобы с бельем сгорели и все их болезни (КГ, 253). Поляки силезских Бескид, зажигая купальский костер, говорили, что «сжигают хромого хлопчика», и если замечали у костра кого-нибудь хромого, то посылали его ближе к огню, объясняя, что огонь его вылечит (Morcinek 1931, 17). 

Общесельские костры были одним из способов ритуального уничтожения ведьм, как мы видели выше, приуроченного в разных славянских традициях к нескольким основным датам. 
Мотив сожжения ведьм был характерен для масленичных костров в южной Сербии, Македонии, а также в западной и отчасти южной Болгарии, где масленица и 1 марта считались временем разгула вештиц, опасных для людей (...). 

Календарные костры имели также апотропеическое значение, были формой превентивного оберега. Болгары считали, что там, где виден свет от масленичного костра, летом не будет града (Пирински кр., 436; Добруджа, 319); болгары, сербы, хорваты, словенцы перепрыгивали через костер, чтобы избавиться от блох и обезопасить себя на лето от укусов змей (БВ, 1888/3, 202; Николчовска 1989, 54, 56; Мікас 1933, 222). Поляки Верхней Силезии жгли метлы, полагая, что тем самым они pchiy раіц [жгут блох], а парни качали девушек над костром, чтобы «вытрясти из них блох» (ZWAK, 1886/10, 223). В Болгарии по окончании гуляния парни отбрасывали от себя подальше сгоревшие факелы и говорили: «Беште, буе, въшк'е и све гадине, от мене» [Бегите, блохи, вши и все гады, от меня!] (Мартинов 1958, 731). Сербы Болевачского среза обходили на масленицу сады с горящими факелами, чтобы гусеницы не ели плодов (Грби 1909, 33). Поляки Галиции бегали на Зеленые святки вокруг своих полей с горящими факелами, стараясь, чтобы искры падали на землю, тем самым предохраняя посевы от сорняков (Janota 1878, 599). Словенцы ворошили ветками угли купальского костра, полагая, что тем самым они отгоняют от домов и себя змей и всю нечисть (Kuret 2, 133). Словаки считали, что человек, удачно перепрыгнувший через купальский костер, может в течение всего года не бояться смерти (Валенцова 1988, 114). 

В ряде случаев обрядовый костер был заключительным эпизодом сложного апотропеического действия, совершавшегося в один из весенне-летних праздников. Так, на Гродненщине в купальскую ночь процессия местных жителей обходила все село, катя вокруг села колесо или неся на себе борону. По окончании обхода (совершаемого один или три раза), как бы замыкающего село, эти предметы складывали на землю, на них сверху набрасывали дрова, старую троицкую зелень и другой хлам и все это сжигали в костре (Шейн 1887, 223, Слонимский у.; Романов 1911, 141—142). 

Пребывание около костра и соприкосновение с огнем имело профилактическое значение и, как считалось, обеспечивало человеку здоровье на весь предстоящий год. Так, македонские дети, перепрыгивая через ивановские костры, кричали: «Да съм жив и здрав, догодина пак да скоча огиню» [Пусть я буду живым и здоровым, чтоб в следующем году опять перескакивать через огонь] (Гане- ва 1990, 10). Белорусы, перепрыгивая через купальский костер, говорили: «Шчоб здоровы буу, шчоб год був вэсолы» (ПА, Хоромск Столинского р-на Брестской обл.). В разных славянских традициях принято было переносить через костер маленьких детей, чтобы они были здоровы; для них в Полесье рядом с большим костром разжигали совсем маленький. Ради здоровья также мазали друг друга сажей по лицу (АнтонщевиЬ 1971, 182).

У хорватов, поляков, белорусов люди перепрыгивали через костер или переходили через головни, угли и пепел, чтобы у них не болели ноги и кости, причем обычно это делали босиком (Мііісеѵіс 1967/ 1968,484; Ivanisevic 1903, 33; ПА, Лопатин Пинского р-на Брестской обл.; АКЕ, Ченстохова и др.). 

У хорватов были популярны короткие приговоры, которыми сопровождались прыжки через костер, содержащие благопожелания в адрес самих себя. В Синьской Крайне старики, переходя по горячим головням, чтобы избавиться от головной боли, говорили: «Sacuvaj те, Boze, od ove bolesti» [Храни меня, Господи, от этой болезни] (Мііісеѵіс 1967/1968, 484). Хорваты о-ва Брач трижды перепрыгивали через ивановский костер, выкрикивая при этом: «Od Ivana do Iuana da me glava ne boli. Od Ivana do Ivana da me nogi ne bole. Od Ivana do Ivana da me ruke ne bole» [От Ивана до Ивана пусть у меня не болит голова. От Ивана до Ивана пусть у меня не болят ноги. От Ивана до Ивана пусть у меня не болят руки] (Мі-Іісеѵіс 1974/1975, 456). На о-ве Хвар в Далмации парни, разжигая в Юрьев день дымные костры из зелени и цветов, перепрыгивали через них и кричали: «Jurjevisce, Markovisce... da те nikad glova ne zaboli» [Юрьево, Марково, пусть у меня никогда не заболит голова] (Zaninovic 1962, 505).

Общесельские костры имели продуцирующее значение, обусловленное восприятием огня / тепла как необходимого условия жизни и культурной семантикой горения как метафоры жизнедеятельности. 

Прежде всего огонь, пламя, и сами по себе устремляющиеся вверх, соотносились с идеями роста и умножения. В России, например, по высоте пламени гадали, чей лен будет выше, а урожай лучше (Морозов, Слепцова 1993, 296, вологод.; Лобкова 2000, 26, псков.). В разных славянских традициях за весенне-летними кострами закрепились магические действия, направленные прежде всего на обеспечение роста льна и конопли. Полещуки во время благовещенских костров подбрасывали вверх пучки кудели и кричали: «От таки муй лён буде» (ПА, Барбаров Мозырского р-на Гомельской обл.); словенцы в Гореньско подбрасывали на масленицу зажженные пучки кудели и наблюдали: чем дальше они пролетят в воздухе, тем выше будет лен (Kuret 2, 97). Аналогичные цели преследовали и прыжки через костер: хорваты Славонии, чехи и словаки прыгали через костры, чтобы лен и конопля уродились выше, а словаки при этом еще и кричали: «Nase konope su najvecsi» [Наша конопля самая высокая] (Ondrejka 1969, 105). Полещуки пускали зажженную кудель на воду, «чтобы лен рос, как вода течет», подбрасывали вверх зажженные веники с криком: «А у меня лучше лён» (ПА).

Т.А. Агапкина 
Мифопоэтические основы славянского народного календаря.
Весенне-летний цикл.