Пристальное внимание к ритуалам, приуроченным к началу жизненного цикла, позволило более ясно представить себе роль таких существенных этапов социализации, как обряды, сопровождающие первые шаги ребенка, первые слова, отлучение от груди и т. п. Нам бы хотелось обратиться к самым первым жестам, встречающим появление нового человека на земле. Материалы Полесского архива позволяют проанализировать те значения, которые приписывались, так сказать, родовым «отходам»: пуповине, плаценте, «сорочке».
Судя по полесской терминологии, описывающей повитуху, главной её функцией считалось перерезание и завязывание пуповины: баба та, шо пупа вязала (1), баба шо ходит по пупах (2), пуповезна (3), пупна баба (4), пупкова, пупова, пупная баба (5), пупыха, пупорезна баба (6), баба-пупорэзнiца (7), пупорэзка (8). Эти термины характерны как для Среднего Поднепровья (пупорiзна, пупорiзниця, рiзна), так и для многих русских говоров - пупорезка, пупорезница, пуповодница (9). Иногда этому жесту приписывалось столь большое значение, что он препоручался не той «бабке», что принимала роды, а другой женщине, часто состоящей в родственных отношениях с роженицей. Функция эта имела символическое значение, и «пупорезка» могла лишь формально присутствовать при завязывании пупа. Разница между двумя бабками заключалась в том, что первая «бабиць, а та помоч дае» (10). Ту, «что пуп адрезае» (11), ходят приглашать, как кумов, с хлебом, затем она становится распорядительницей на крестинах, и ей достаются весь почёт и уважение наравне с крёстными родителями.
Тема нити, мотив завязывания и развязывания пронизывают всю родинную обрядность. Если во время родов все усилия акушерки направлены на раскрывание, развязывание чрева, то теперь она завязывает, закрывает и тело роженицы, и тело новорожденного. Процедура завязывания пуповины, одновременно завершающая отделение ребёнка от матери и начинающая «работу» над тельцем младенца, становится благоприятным моментом для наделения его важнейшими умениями и качествами, для предупреждения возможных несчастий, среди которых одним из главных считалось бесплодие. Дабы избежать его, повитухе следовало правильно выбрать «перевязочный материал»: в Полесье она чаще всего использует льняное или конопляное волокно, порой освящённое на Сретение, или суровую нить, чтобы защитить от уроков. Волокно непременно должно происходить из женской особи: эти матки или матерки обеспечат нормальное продолжение рода, тогда как плоскiнь или посконь, конопля без семян, оставит ребёнка навеки бесплодным. Мальчику пупок завязывают на расстоянии двух пальцев, девочке - трех, поскольку ей предстоит рожать и живот у неё будет расти.
Отрезают пуповину на расстоянии 7-8 см ножом, бывает, что для этой цели нож специально освящается (12). В момент отрезания пуповины родители или повитуха прикладывают к новорожденному орудия и инструменты труда, которые символически должны приобщить его к будущим профессиям. Мальчику режут пуповину на обухе, хомуте, топоре, пиле или ноже. Подчас предпочтение отдаётся тому предмету, который может повысить социальное положение наследника, и тогда появляются книга и карандаш. Ранний контакт с ними должен помочь мальчику стать образованным человеком, а значит и подняться в общественной иерархии. (Вера в силу печатного слова проявляется порой и в анекдотической форме; так, в одном гомельском селе женщина объясняла русское, взрывное произношение своего родственника тем обстоятельством, что бабка-повитуха случайно отрезала ему пуп на учебнике русской литературы (13)).
«Женские» предметы-символы указывают по большей части на ткаческое ремесло и рукоделие. Разумеется, в каждой отдельной местности не используется весь набор возможных орудий, а в каждой семье отдается предпочтение какому-нибудь одному (соответственно пара - для детей разного пола). Выстроив «женские» предметы в хронологическом порядке, мы реконструируем практически весь ткаческий процесс, запечатленный на разных его стадиях, и шире - обработку тканей и изготовление одежды. Так, пуповину девочки клали на гребень, веретено, челнок, иголку, рубель, которым стирали белье, но среди подложенных предметов были также и корка хлеба, серп, зеркальце. Иногда пуп резали на куске полотна, который бабка затем забирала с собой, это называлось «дарогу стлала рибенку у путь» (14). Смысл контакта с перечисленными предметами очевиден для всех участников, но повитуха может и вслух высказать соответствующее пожелание: «шоб уже ты мички микало хорошо» (15) или «зав'язую тобi щастя i здоров'е, i вiк довгий, i розум добрий» (16). Эффективность такого контакта подчеркивается в комплиментах, адресованных работящему человеку: «Ёй пуповiну адрызвалы до сэрпа, бо добрэ ужэ жнэ» (17). Эти предметы, конкретизирующие образ жизни будущих мужчины и женщины, упоминаются ещё до того, как ребёнок появится на свет, в молитвах, читаемых при родах: «Шла Ева цэраз морэ. золотыми ключами отмукала, две душэчки на этой свет узволяла. Кали девачка, дак чэшыся, грэбыся, на этый свет явися. А кали мальчик – сечыся, рубайся, на этый свет яуляйся» (18).
Определенность в выборе мужских и женских предметов, а также мужской и женской одежды для пеленания побуждает нас усомниться в тезисе о «бесполости» детства (19). Отрезанную пуповину закапывают вместе с плацентой, а отпавший пупок мать или бабка засушивает и кладет в колыбель (20), но чаще всего хранит в укромном месте до поры до времени. Одной из мотивировок служит цельность тела ребенка: если пуповину не спрятать, у ребенка развяжется пупок (21). Когда ребёнку исполнится семь лет или ещё раньше, он должен будет развязать эту запутанную «родовую нить» (22), продемонстрировав и ловкость рук, и сообразительность. Если он справится с этой задачей, тогда «развяжутся» его ум, память и счастье, старательно «завязанные» повитухой. Пуповина послужит ему своего рода амулетом в ответственных ситуациях: когда придёт время идти в школу, он сможет «задачи добрэ развязывать» (23), он возьмет её, когда начнёт косить и жать, ткать, и даже много позднее, когда вырастет взрослым и должен будет отправиться в армию или в суд.
Мотивы завязывания и развязывания имеют, кроме того, очевидные эротические и матримониальные коннотации, пожалуй, более отчётливые в случае, когда речь идёт о девочке, поскольку её вступление в брак вызывает у семьи больше волнений, чем будущее мальчика. Именно поэтому при обращении с пуповиной девочки встречается пожелание, чтобы хлопцы «вязались» (24). Для того, чтобы девочке наверняка обеспечить успех у противоположного пола, её пуповину бросают там, где собирается народ: у магазина (25), на месте танцев (26), или ею кидают в парней (27) (ср. также обычай носить плаценту, которая в определенном смысле изоморфна пуповине, к церкви (28)). Пуповина редко используется в магических целях другими лицами. Единственный известный нам пример - использование для лечения от запоя пуповины, размоченной в воде (29).
Наконец наступает последний акт родов: выход плаценты. В Полесье она называется местом или детским местом, последом, постелью (по некоторым свидетельствам, это более старый термин, вытесняемый местом) или детской постелью (тоже, возможно, под влиянием литературного детское место), в единичных случаях колыбиль (30), на неё переносятся названия матки (матка) (31) или плевы (капшук) (32). Последу приписываются многие целебные и магические свойства: послед, который на протяжении девяти месяцев служил ребенку постелью, кладут под голову ребенку в первые три дня (33), размочив кусочек последа и дав его выпить спутнику жизни, можно вернуть ушедшую любовь. Так, о супругах, живущих душа в душа, шутят: «А, чыстылом понаповало» (34). Послед может снять изжогу. Кроме того, протерев плацентой лицо новорожденного, можно вывести родовые пятна, откуда и название этого органа - чистило.
В традиционных представлениях плацента прежде всего двойник, двойник матери и ребенка. По количеству узелков на ней можно предсказать число последующих беременностей. Посредством последа мать в некотором роде может контролировать деторождение. Закопав его под порогом, она легко будет переносить беременности (36). Но этому месту захоронения, а также «перевёрнутому» положению плаценты приписывается и иной смысл: женщина надеется тем самым положить конец родам (36); перебросив её через три порога, она рассчитывает сделать их более редкими или перестать рожать детей одного и того же пола. Напротив, изредка плацента и пуповина не предавались земле, а бросались в воду, «штоб дети як из воды шли, штоб добре були» (37), «щоб была сильнейша, як вода» (38).
Но, пожалуй, центральным моментом в магических действиях с плацентой становится обряд захоронения, имеющий непосредственное влияние на самочувствие и - шире - на судьбу матери и особенно ребенка. Если послед будет чисто обмыт, то и ребенок будет чистым (39). Дальнейшая подготовка к захоронению также напоминает похоронный ритуал. Плаценту заворачивают в чистую тряпочку, укладывают в старый лапоть, берестяную коробочку, черепок или шапку (последний предмет выбирается для того, чтобы следующим родился мальчик). В импровизированный гроб кладут деньги (как настоящему покойнику), хлеб и соль, зёрна, чтобы ребёнок ни в чём не нуждался, кусок глины, отколотый от печи, рыбу, чтобы ребёнок был проворным (40), иголку или нитку, если новорождённый - девочка, гвоздь - если мальчик. Подчас «похороны» сопровождаются чтением молитвы на коленях (41).
Закопать плаценту посреди двора, на проходе, где её могут вырыть собаки, означает, что женщина «свово тела не понимае»: в сущности, она бросает на съедение часть себя и своего ребенка (42), так как ребёнок, чей послед съест собака, не выживет (43). Плаценту вместе с пуповиной изредка хоронят в огороде, сарае, хлеву, но чаще в доме. Закопав послед прямо рядом с кроватью, «на боль свою она як бы наступае, быстро проходить ета болезнь. Значить, под мост закапуе, штоп долго не болела ёна» (44). Но во многих случаях выбор места учитывает больше интересы ребенка и поэтому непосредственно зависит от пола младенца.
Девочке предстоит выйти замуж, а значит покинуть дом, поэтому её плаценту помещают под порогом и даже вне дома, например, в саду (чтобы была красивая, как вишня) (45). Напротив, мальчику суждено стать хозяином, остаться дома, поэтому его «послед-двойник» закапывают там, где локализуется символический центр дома - под столом, в покути, под печью. Или же послед мальчика закапывается под лавкой, а девочки у печи, чтобы дочь выросла в хорошую хозяйку. Противопоставление мужское/женское может реализоваться не только по горизонтали, но и по вертикали. Так, пуповины прячут в отверстиях, проделанных в стене для закрепления кросен. Пуповину девочки прячут в нижнюю дыру, мальчика - в верхнюю: девочке надо будет хорошо ткать, а мальчику лазить на деревья, если он станет бортником (46).
Закопанные под домом послед и пуповина должны привязать наследника, - и шире всех детей - к отчему дому: «колыбиль, месце закопывалi у кутку, в сваем доме, каб дiты былi на месце» (47). Этой цели во многом служит «этимологическая» магия: послед с пуповиной зарывали со словами: «Иде мой пупок, там и мой домок» (48). Эта же связь микро- и макрокосмоса продолжает осознаваться и во внеобрядовой, повседневной ситуации. Во многих местах Полесья привязанность к дому имеет ту же «физиологическую» мотивировку: «дзе твоя пуповина закопана, туды тебя и цяне» (49), но также и «патаму тянець да дому, што миесто закопану» (50). Внутренняя логика этого притяжения понятна: место человека там, где осталось его место, «родовая нить» привязывает человека навек к тому месту, где он появился на свет. Многозначность термина «место» становится также поводом для игры слов: когда ребёнка - или взрослого - хотят поставить на место, ему напоминают, что его «место в хате под лавою» или «под припечком» (51).
Если дом защищает ребёнка, как защищала его в утробе матери его «постель», то и он способен защитить дом. Закопанные под печью плева с последом принесут ему удачу, помешают поселиться в доме злу (52), предупредят пожар (53). Именно поэтому мать может последовательно закапывать «двойников» своих детей под четырьмя углами дома (54). И наоборот, место захоронения может быть выбрано одно для всех - тогда дети будет жить дружно и держаться вместе (55). Собственно, с той же целью мать хранит первую рубашку своего первенца и надевает её на всех последующих детей (56).
Завязывание и отрезание пуповины, захоронение детского места ритуально оформляет отделение ребенка от матери, а купание и пеленание в некотором смысле завершают «расподобление нечеловеческого и человеческого» (57), приобщение нового члена сообщества к сфере культуры. И всё же противопоставление нагой/одетый не всегда тождественно оппозиции природный/культурный. Изредка ребенок появляется на свет в «сорочке», то есть с остатками амниона (амниотической оболочки) на тельце, или обмотанный пуповиной. В Полесье мы находим ряд названий оболочки, известных и по другим традициям и так или иначе варьирующих тему одежды, головного убора, других видов текстиля: рубашка, сорочка, (детский) чепец, шапка (58), ачипок (59), капишон (60), винок (61), ситец (62); подчёркивается, что этот предмет не только покрывает, но и «содержит в себе» младенца: мешок, сумка (63), папона, капшук (64), капштук (65), камшук (букв. «кисет») (66), слюда (70), мада (71), дзетник (72), пухерь (73), роденник (74), воденек (75), водяник (76), водянка (77). Иногда уточняется, что выбор термина зависит от размера и местоположения оболочки: покрывает ли она всё тело или только головку ребёнка, например сорочка и плева (78), сорочка и шапочка (79). Поскольку в нормальной ситуации оболочка должна выходить вместе с плацентой, на неё могут переноситься названия последа: матэрна постеля (80), а на послед - оболочки (см. выше).
Как и в большинстве славянских и других европейских традиций, ребёнок, родившийся в сорочке, считается счастливцем (81). Правда, само понятие счастья может трактоваться по-разному. «Я родилас'а у чипчике. Кажут, що щасливый. Велыкой биды не бачила, голоду не бачила, на двори не жыла, здорова, можэ, и щистjе» (82). Счастье может толковаться и иначе: как богатство, успех в торговле и прочих занятиях, изредка как ум или красота. Подобную трактовку получает в отдельных случаях и пуповина, трижды обмотанная вокруг ребёнка, тоже в некотором роде «одежда»: про мальчика говорят, что он станет солдатом, а девочка «багатая буде, як у рубасце (83). Удача должна сопровождать ребёнка повсюду: в сборе яиц диких птиц, на охоте или на рыбалке, всё «ему в руку идёт». Такому ребенку доверяют начинать сев, нести освящать в церковь венки или кресты, сплетённые из последних колосьев, «требушить» хозяина за бороду (86), обходить село в случае опасности, дом, охваченный пламенем (86). Последняя функция связана, как нам думается, с тем, что такой ребёнок появляется на свет вместе с околоплодными водами, откуда и названия оболочки водянка, водяник. Но часто комментарии релятивизируют тему везения: этим детям просто повезло, что они остались живы, а не задохнулись.
В Полесье известны два основных способа обращения с «рубашкой». Ей оказывают те же почести, что и плаценте, и пуповине: завернув в кусок белой материи, как в саван, в бересту или кору, чтобы затем похоронить где-нибудь в доме - под печью или у дверей - или под деревом в саду. Про неё, как и про другие «отходы» родов, говорят, что она домой тянет (87).
Но гораздо чаще ее, высушенную, сохраняют как амулет. Сначала, пока ребёнок не подрастёт, ею пользуются родители - не только мать, которая в некотором смысле её «породила», но и отец (88), и она должна приносить им счастье во всех хозяйственных делах. С «чепцом» выходят засевать лён (89). Предродовое платье ребёнка, как считают, послужит ему действенной защитой, когда он покинет отчий кров. Взяв его с собой в дальнее путешествие, в суд или на войну, владелец его возвратится домой целым и невредимым. Выходя замуж, девушка привязывает свою «сорочку» себе к поясу (90). «Сорочку» кладут и в гроб, чтобы она сопровождала своего обладателя и в последнем пути (91).
При родах «сорочку» пытается украсть повитуха, рассчитывая затем использовать её в любовной магии (92), но мать старается не допустить этого, она имеет на неё свои виды: после рождения последнего ребенка она сварит её и даст съесть от неё понемногу всем детям, чтобы они любили друг друга (93). «Сорочке» приписываются и целебные свойства, поэтому её кладут в воду, купая младенца в первый раз, в расчёте, что это обеспечит ему здоровье. Ею (как и последом) протирают тело новорожденного, надеясь стереть все пигментные пятна. Прежде чем закопать «рубашку», мать иногда мажет её красным (т.е. кровью): девочка будет наверняка красивой (94).
Лишь отдельные свидетельства диссонируют с общей положительной оценкой «сорочки» приписывая её обладателю «дурной» глаз. О нём говорят: «як на пэрэхид, то урачливэ, бо у мэшку родылось, нэдобрэ» (96). Утверждают даже, что подобный счастливчик настолько опасен, что может, сглазив, мгновенно лишить человека жизни (96). В более широком контексте славянских традиций подобная отрицательная оценка встречается довольно часто: так, на Балканах и в Польше родившихся в «сорочке» считают колдунами или вампирами.
В чём же причина подобной подозрительности? От рождения «одетые» дети, как и прочие младенцы, появляющиеся на свет с особыми знаками - пухом, покрывающим все тело, длинными волосами или зубами, вызывают не столько любопытство, сколько беспокойство. Эти необычные дети вызывают страх как существа, «одевшиеся» (97), т. е. оформившиеся до времени. «Платье», полученное от рождения, столь же нежелательно, как и нагота умершего до крещения ребёнка: природа не должна присваивать себе те функции, которые берет на себя цивилизация. Особые знаки, даже если они приносят счастье их носителю, оказываются подозрительными в глазах общества: ребёнок в «сорочке» обласкан природой, точно так же как избалован семьёй «повторенный», то есть отнятый от груди ребёнок, которого мать вновь начинает кормить.
В магических действиях с плацентой и оболочкой актуализируется их двузначность: после родов они становятся метафорами, двойниками как ребёнка, так и матери. Техника «обработки» новорождённого, практиковавшаяся в Полесье, содержит многие элементы символической «социализации» ребёнка: через контакт с «культурными» предметами, посредством обращения с физиологическими «двойниками» младенца как с членом социума (имитация похоронного обряда). Захоронение их (наряду с некрещёными детьми в Левобережье (98)) в доме, которое в Полесье явно предпочитается другим способам их удаления, закрепляет интеграцию ребёнка в культурном пространстве-теле дома. Но оно же служит и защите, укреплению дома как живого организма, черпающего силу, витальность из плоти и крови своих чад и домочадцев.
Кабакова Г.И.
- Чудель Сарнеи. Ровен.; Ласицк, Ковнятин, Парохонск Пинск. Брест.; Мокраны Малорит. Брест.; Бе:щеж Дроrичин. Брест.; Мухавец Брест. Брест. ПА.
- Красностав Владимир-Волын. Волын. ПА.
- Онисковичи Кобрин. Брест. ПА.
- Ковчин Куликов. Чернигов.; Кишин Олев. Житомир.; Лисятичи Пинск. Брест. ПА.
- Бельск Кобрин. Брест.; Ополь Иванов. Брест.; Спорово Березов. Брест.; Жабчицы Пинск. Брест. ПА.
- Копачи Чернобыл. Киев.; Выwевичи Радомышл. Житомир.; Хоромск, Верхний Теребежов Столин. Брест. ПА; М. Малеwава, Лутки Пинск. Брест.: Тураускi слоунiк, Мiнск, 1982, т. 1, с. 31.
- Погост Пинск. Брест. Там же.
- Туховичи Ляхович. Брест. ПА.
- Т.А. Листова. Русские обряды, обычаи и поверья, связанные с повивальной бабкой (2-я пол. XIX - 20-е гг. ХХ в.)// Русские: Семейный и общественный быт. М., 1989, с. 142; Н. К. Гаврилюк. Картографирование явлений духовной культуры (По материалам родильной обрядности украинцев). Киев, 1981, с. 67.
- Оздамичи Столин. Брест. ПА.
- Новокузнечная Лоев. Гомел., Онисковичи Кобрин. Брест., Ровбицк Пружан. Брест. ПА.
- Грабово Любомл. Волын. ПА.
- Ручаевка Лоев. Гомел. ПА.
- Великая Весь Репкин. Чернигов. ПА.
- Старые Яриловичи Репкин. Чернигов. ПА.
- В. Кравченко. Звичаi: в селi Забрiддi <...> Житомирського повiту на Волинi. Житомир, 1920, с. 86.
- Бездеж Дрогичин. Брест. ПА.
- Золотуха Калинкович. Гомел. см.: Полесский этнолингвистический сборник. М., 1983, с. 61.
- Из последних публикаций, где проводится эта мысль, упомянем статью: А. К. Байбурин. Обрядовые формы половой идентификации детей// Этнические стереотипы мужского и женского поведения. СПб., 1991, с. 257-265.
- Ласицк Пинск. Брест. ПА.
- Сюлки Каменец. Брест. ПА.
- Костюковичи Мозыр. Гомел. ПА.
- Боровое Рокитнов. Ровен. ПА.
- Дружиловичи Брест. Брест.; Лисятичи Пинск. Брест. ПА.
- Онисковичи Кобрин. Брест. ПА.
- Оброво Ивацевич. Брест. ПА.
- Спорово Березов. Брест. ПА.
- Засимы Кобрин. Брест. ПА.
- Дягова Менск. Чернигов. ПА.
- Ополь Иванов. Брест. ПА.
- Выступовичи Овруч. Житомир. ПА.
- Дягова Менск. Чернигов., Старые Боровичи Щорс. Чернигов. ПА.
- Любязь Любеwов. Волын. ПА.
- Рясно Емильчин. Житомир. ПА.
- Дружиловичи Иванов. Брест. ПА.
- Zbior wiadornosci do antropologii krajowej (ZWAК). Krakow, 1887, t. 11, s.133
- Замошье Лельчиц. Гомел. ПА.
- Курчица Новоград-Волын. Волын. ПА.
- Бездеж Дрогнчин. Брест. ПА.
- Дяковичи Житкович. Гомел. ПА.
- Золотуха Калинкович. Гомел. ПА.
- Онисковичи Кобрин. Брест. ПА.
- Олтуш Малорит. Брест. ПА.
- Малые Автюки Калинкович. Гомел. ПА.
- Лисятичи Пинск. Брест. ПА.
- Стодоличи Лельчиц. Гомел. ПА
- Ополь Иванов. Брест. ПА.
- Присно Ветков. Гомел. ПА.
- Хоромск Столин. Брест. ПА.
- Великое Поле Петриков. Гомел. ПА.
- Журба, Выступовичи Овруч. Житомир. ПА.
- Топорище Владимир-Волын. Волын. ПА.
- Берестье Дубровиц. Ровен. ПА.
- Вышевичи Радомышл. Житомир. ПА.
- Тонеж Лельчиц. Гомел. ПА.
- Зосимы Rобрин. Брест. ПА; Хр.Ящуржинский. Поверья и обрядности родин и крестин// Киевская старина, 1893, т. 42, No 7, с. 80-81.
- А. К. Ваи6урин. Ритуал в традиционной культуре. СПб., 1993, с. 42.
- Старые Яриловичи Репкин. Чернигов., Семцы Почеп. Брянск., Доброводье Севск. Брянск., Радутино Трубчевск. Брянск. ПА.
- Дягова Менск. Чернигов. ПА.
- Красностав Владимир-Волын. Волын. ПА.
- Забужье Любомл. Волын. ПА.
- Плехов Чернигов. Чернигов. ПА.
- Кочищи Ельск. Гомел. ПА.
- Центральное и восточное Полесье. ПА.
- Кочищи Ельск. Гомел.; Стодоличи Лельчиц. Гомел. ПА.
- Вышевичи Радомышл. Житомир. ПА.
- Забужье Любомл. Волын. ПА.
- Забужье Любомл. Волын., Мощенка Городнян. Чернигов., плеука, Ковчин. Куликов. Чернигов., плёвка Костюковичи Мозыр. Гомел., пливка Курчица Новоград-Волын. Житомир., плевочка Возничи Овруч. Житомир. ПА.
- Берестье Дубровиц. Ровен. ПА.
- Бабичи Речиц. Гомел. ПА.
- Грабово Любомл. Волын. ПА.
- Симоничи Лельчиц. Гомел. ПА.
- Червона Волока Лугин. Житомир. ПА.
- Гортоль Ивацевич. Брест. ПА.
- Ветлы Любешов. Волын. ПА.
- Выступовичи Овруч. Житомир. ПА.
- Забужье Любомл. Волын. ПА.
- Ковнятин Пинск. Брест. ПА.
- Вольная Слобода Глухов. Сум. ПА.
- Нобель Заречнян. Ровен. ПА.
- В своей монографии, посвященной «отмеченным» младенцам, Н. Бельмон даёт подробный обзор европейских верований и терминов, относящихся к «сорочке»: N. Belmont. Les signes de lа naissance: etude des repгesentations symboliques associees aux naissances singulieres. Paris; Plon, 1971.
- Мухавец Брест. Брест. ПА.
- Присно Ветков. Гомел. ПА.
- Нобель Заречнян. Ровен. ПА.
- Радчицк Столин. Брест. ПА.
- Нобель Заречнян. Ровен. ПА.
- Ручаевка Лоев. Гомел. ПА.
- К. Moszynski. Polesie Wschodnie. Warszawa, 1929, s. 167.
- Чудель Сарнен. Ровен. ПА.
- Присно Ветков. Гомел. ПА.
- Ласицк Пинск. Брест. ПА.
- Мухавец Брест. Брест. ПА.
- Любязь Любешов. Волын. ПА.
- Челющевичи Петриков. Гомел. ПА.
- Дружиловичи Иванов. Брест. ПА.
- Нобель Заречнян. Ровен. ПА.
- Кстати, идея «одетости» возникает и в других метафорах, относящихся к «скороспелым» детям: об очень крупном младенце говорят, что он «родился в постолах». Любязь Любешов. Волын. ПА.
- Г.И.Ка6акова. Дети, умершие до крещения // Проблеми сучасноi apeaлoгii. Киiв, 1994, с. 312-317.