Переход к земледелию в неолите сопровождался серьезной сменой идеологических конструктов, таких как модели времени и пространства (1), а также места и роли человека в мире. Одной из таких идеологических трансформаций стало отношение к покойникам и смерти в неолитических культурах.
Уже в эпоху верхнего палеолита появляются религиозные представления о посмертном существовании. Погребения, фиксируемые у неандертальцев, совершались по определенному ритуалу, наглядно демонстрируют, что будущая жизнь человека мыслилась продолжением его предсмертного существования. Помещение в могилу орудий и предметов, которыми пользовался умерший при жизни, а также пищи и лекарственных растений, служит доказательством существования представлений о загробном мире. Последний элемент, а именно лекарственные растения, возможно, указывают на то, что смерть воспринималась как болезнь.
Кроме того, есть предположение, что покойник воспринимался как угроза живым, об этом говорят и следы предполагаемого связывания мертвого, так и удаленность погребений от человеческого жилья. Косвенно об этом говорит и термин «упырь», обозначающий в русском языке блуждающего мертвеца и сосущего кровь у живых. Появление у славянских народов представлений о упырях Б.А. Рыбаков относит к доземледельческим временам.
Схожие представления мы видим и у кочевых народов. Монгольский обычай предписывал выбирать место погребения подальше от поселений, дорог и путей кочевников, его не принято разглашать, чтобы умерший покоился в мире. В погребальных комплексах скифо-сарматских кочевников Евразии присутствуют следы «обезвреживания покойника», такие как разрушения и частичного изъятия останков погребенного, пробивание черепа железными штырями и т.д., то есть действия, направленные на то, чтобы он не смог покинуть могилу и потревожить живых.
Да и сам обряд погребения покойника у кочевников сопровождался различными предписаниями, направленными на нейтрализацию угроз, исходящих от него. К примеру, у монголов до сегодняшнего дня, лицо умершего покрывают белым хадаком, согласно монгольской поговорке «при жизни скрывай интимные места, а в смерти - лицо». Запрещается не только смотреть на лицо усопшего, но и притрагиваться к телу, особенно к лицу. Притрагиваться к телу и готовить его к погребению мог только «яс баригч» - особый человек из близких родственников мужского пола, который родился с усопшим в один год. Другим мужчинам можно было прикасаться к телу только после того, как яс багич дотронется рукой до его ключицы. Женщинам же вообще запрещалось прибирать тело и участвовать в погребении. Очень аккуратно следует упоминать имена умерших, особенно при их родственниках. Обычно в таких случаях говорят «усопший».
Совсем иную картину мы видим уже в ранних поселениях земледельцев. Уже в донеолитической натуфийской культуре (2) погребения, расположены прямо среди домов, а очень часто и непосредственно под полом. Под полами чаще хоронили детей и подростков, а взрослых сородичей — между домами в специальных обмазанных глиной колоколовидных ямах. Большинство захоронений — вторичные. Видимо тела сначала выносили из поселения, помещая их во временные могилы или оставляя на открытом воздухе. После распада мягких тканей кости вновь вносили в поселение и предавали окончательному захоронению.
Погребального инвентаря в могилах практически нет. Обычны только средиземноморские раковины денталии, формой напоминающие клыки, возможно, они являлись распространенным элементом погребальной одежды. Но бедность погребального инвентаря отнюдь не говорит о равнодушии натуфийцев к своим усопшим. Внимание теперь сосредоточено не на заупокойных дарах и «откупе» ими от покойника, а на приближении умерших к живым. В эпоху палеолита дома смерти и дома жизни редко совпадали. И неандерталец, и кроманьонец, и кочевник в более позднее время, избегали жить рядом с их могилами. Теперь людьми овладевает совершенно иное представление — род должен быть связан воедино и топографически. Что было причиной изменения в представлениях мезолитических и протонеолитических охотников мы не знаем, но само это изменение выявляется совершенно наглядно.
Сходные представления мы видим и у современных племен, сохранивших традиционную культуру. Лушеи, племена, обитающие в Ассаме на северо-востоке Индии, основным видом хозяйствования которых является равнинное и подсечно-огневое земледелие, умершего, одетого в свои лучшие одежды с наступлением вечера кладут в могилу, вырытую рядом с домом (3). В старообрядческих поселениях Сибири так же фиксируется погребения возле домов (4). Если допустить, что старообрядческая культура в условиях изоляции на Урале и в Сибири архаизировалась, то вполне вероятно, что мы имеет и в этом случае возвращение неолитической символики.
У земледельцев, опасливое отношение к покойникам сохраняется лишь в отношении «чужих» (так называемых «нечистых» покойников - оборотней, колдунов, маньяков, отлученных от церкви и т.д.), и иногда своих, но умерших без надлежащего погребального ритуала (утопленников, погибшие на чужбине и т.д.). В последнем случае, опасливое отношение связано именно с прерыванием связи между живыми и мертвыми, утопленник или умерший на чужбине выпадает из единого семантического пространства рода.
Изменение отношения к покойникам в раннеземледельческих и земледельческих культурах так же связано с уподоблением человека зерну. Сам процесс земледелия подразумевает «смерть» и «захоронение» зерна в земле, с последующим его «воскрешением» (возрождением). Неслучайно, все известные нам культы умирающих и воскресающих божеств четко привязаны к вегетативному циклу. Египетский Осирис, фригийский Аттис, финикийский Адонис, вавилонский Таммуз и христианский Иисус воскресают весной.
Зерно, как известно, очень емкий символ смерти и воскресения, возрождения. Падая в землю, умирая и разлагаясь в ней, оно дает росток, колос и множество новых семян. Древние могли усмотреть в этом и индивидуальную победу над смертью и родовое ее преодоление. Человек умирает, но он оставляет потомков, род, которые после него будут жить на земле, и он, умерший, будет жить в них, как в колосе пшеницы живет то зернышко, из которого пророс колос. Собирая дикорастущие злаки, растирая их зерна в муку, выпекая хлебы и вкушая их, неолитические люди соединяли себя с «родом отцов своих», и их, «отцов», с собой, через стихию все принимающей и все возрождающей земли.
Символика зерна, хлеба прошла через всю историю религий и ярко проявилась в евангельской проповеди и в церкви. «Аз есмь хлеб жизни», «хлеб — плоть Моя», «хлеб Божий есть тот, который сходит с небес и дает жизнь миру» (5) — многократно повторял Иисус. В древнем Моисеевом законе специально подчеркивалось, что «не одним хлебом живет человек, но всяким исходящим из уст Господа живет человек» (6).
«Как пшеничное зерно ложится в землю, чтобы, взойдя, стократно умножиться ко времени жатвы, — объясняет современный богослов, — так и тело погребается, дабы осуществилась полнота человеческой жизни» (7). Тот же «неолитический» образ используется в современных религиях и на чисто аскетическом уровне: «Да будет сердце мое доброю для Тебя землею, приемлющею в себя доброе семя, и благодать Твоя да оросит меня росою вечной жизни» (8).
И особенно характерно, что в сфере заупокойного ритуала хлеб, как правило, заменяется прошедшими термическую обработку целыми зернами — кутия христианского отпевания, рисовые шарики заупокойных индуистских жертвоприношений, печеное зерно тантристского обряда (мудра). Посыпание зерном связано и с брачными церемониями и также символизирует рождение новой жизни.
В протонеолитическое и неолитическое время растительное зерно становится постоянным и общепринятым символом семени человеческого.
«Войдешь в гроб в зрелости, как укладываются снопы пшеницы в свое время» — слова эти из ветхозаветной книги Иова отражают очень древние и сильные символические образы. В Египте V тысячелетия до н.э. (культура Меримды) умерших погребали лицом к востоку, наполняя притом рот покойника зернами пшеницы. В Библе IV тысячелетия до н.э. почти все захоронения делались в сосудах для хранения зерна (пифосах). Традиция связывать зерно и умерших в своеобразной форме дошла до классической Греции, где в домах часто около домашнего очага врывались пифосы с пшеницей и ячменем. Они считались вместилищами душ умерших предков».
Мифосемантическая связь между покойниками и вегетативным циклом растений фиксируется во множестве земледельческих культур. Гиппократ сообщает нам, что именно благодаря духам умерших семена прорастают и дают почки, а автор «Геопоники» уверяет, что ветры (души умерших) вдыхают жизнь в растения и во все остальное. В Аравии последний сноп («Старика») сжинает сам хозяин поля; затем он закапывает его в могилу, молясь о том, чтобы «пшеница возродилась от смерти к жизни». Финны при севе закапывали в землю кости (которые они брали с кладбища и возвращали обратно после жатвы) или вещи какого-нибудь покойника. Если ни того, ни другого не достать, они довольствовались землей с кладбища или с перекрестка, через который проносили покойника. Немцы вместе с семенами разбрасывали по полю либо землю со свежей могилы, либо солому, на которой кто-нибудь умер.
Покойник для земледельцев становится посредником между живыми сородичами и духами растений, земли и плодородия. Его уже не отдаляют от мира живых, как это было в культурах охотников и кочевников, а наоборот хоронят рядом с жилищем или вообще под полом дома. Могилы предков были максимально приближены к живым, стали частью мира живых. Потомки должны были зачинаться и рождаться буквально «на костях» праотцов, захоронения часто находят под теми глинобитными скамьями неолитических домов, на которых сидели и спали живые.
То есть, желание жить рядом с местом погребения предков и было основным движущим фактором перехода к оседлому образу жизни. Не земледелие привело к оседлости как утверждалось ранее, а оседлый образ жизни привел к развитию земледелия. Оседлость явилась не следствием смены хозяйственных форм и утилитарно-бытовых нужд, а продуктом новой религиозной парадигмы, суть которой создание единого семантического поля между живыми, мертвыми и землей, в которой они покоятся (род, родичи, Родина).
Погребение умерших рядом с жилищем или вообще под полом домов, должно было связать воедино живых и мертвых. Могилы предков, нужно было максимально приблизить к живым, сделать частью мира живых. Кочевой образ жизни, характерный для палеолита, вступал в столкновение с новыми религиозными ценностями. Если могилы предков должны быть как можно ближе к дому, тогда или дом должен быть недвижим или кости переноситься с места на место. И поэтому единственное, что оставалось человеку протонеолита — это осесть на землю. Новый строй жизни был труден и непривычен, но тот духовный переворот, который произошел в сознании людей около 12 тысяч лет назад, требовал выбора — или пренебречь родом, общностью с предками ради более сытой и удобной бродячей жизни, или связать себя навсегда с могилами предков нерасторжимыми узами единства земли. А хлеб, созданный из растущих из земли зерен, осмысливался как часть тела предков, вкушение которого доводило эту связь до наивысшей точки религиозного напряжения.
Д.В. Пикалов
кандидат исторических наук
- Пикалов Д.В. Модель времени неолитического человека. Социально-гуманитарные знания - М.: Минобрнауки. - 2010. - № 7
- Археологическая культура мезолита, известная в науке как натуфийская, существовала на территории Леванта около 12 500-9 500 лет до н. э. Среди основных занятий натуфийцев были охота, рыболовство и сбор зерна дикорастущих злаков, для чего ими создавались специальные жатвенные ножи и строились зернохранилища. Натуфийцы были предшественниками первых земледельческих культур региона, некоторые исследователи полагают, что переход от собирательства к возделыванию злаков первыми в мире совершили сами натуфийцы.
- Геннен А. Обряды перехода. - М., 1999. - С. 147.
- Самигулов Г.Х. К вопросу о погребальном обряде русских Урала и Сибири XVIII века.
- Библия. - М., 2006. - С. 233, 251, 256.
- Там же. - С. 48.
- Янарас Х. Вера церкви.
- Пестов Н.Е. Современная практика православного благочестия.