С принятием христианства в Новгороде, как и в других русских землях, древняя языческая культура не исчезла бесследно. Она сохранилась в заговорах, песнях, былинах, обрядовых действах, а также в народном костюме. Ведь костюм — это не только покров, защищающий человека от холода, жары, дождя, солнца, но и знак, символ определенного общества.
К одежде на Руси всегда было особое отношение, отдельные элементы костюма имели магическое, сакральное значение. В христианской религии тело человека, особенно женское, считается вместилищем пороков. Но в языческие времена человек воспринимался как модель мироздания. Недаром в русском фольклоре принято сравнивать лицо человека с солнцем, глаза – со звездами и т.д. Женское тело ассоциировалось с животворящей землей, и шире – с природой.
В фольклоре Русского Севера сохранилась любопытная песня, в которой есть такие слова:
— Что у тебя, девица, губушки сладеньки?
— Пцолы были, мед носили, а я принимала.
— Что у тебя, девица, в пазушке мякенько?
— Гуси были, пух носили, а я принимала…
Интересно, что содержание ответов воспроизводит картину «творения» женского тела представителями животного мира. В народном осмыслении женского начала как наследия мира природы прослеживается удивительная последовательность. Женский детородный орган сравнивается исключительно с предметами из мира природы: «кунка», «черный соболь», «галка», «зверек из Сибири привезен» и т. д.
Мужские детородные члены в языческих представлениях приравнивались к божественным атрибутам, фаллический культ был широко распространен на Руси. Любовные отношения мужчины и женщины сравнивались с природными явлениями. В древности верили, что небо (бог Род) оплодотворяет дождем землю, отчего она родит растения и животных.
Согласно средневековым представлениям, магические свойства переходили от тела человека к его одежде. Вера в магическую силу таких элементов одежды, как женская и мужская рубахи, мужские штаны, рукавицы, пояс дожили в русской северной деревне до XX века. Самой первой пелёнкой для новорожденного чаще всего служила рубаха отца (мальчику) или матери (девочке). Детскую одежду старались кроить не из нового полотна, а из старой одежды родителей. Делали это не от скупости, не по нищете и даже не потому, что мягкая, стираная материя не раздражает нежную кожу младенца. Весь секрет — в священной силе родителей, способной заслонить неокрепшего маленького человека, уберечь от порчи и сглаза.
Мнение исследователей о том, что единственной одеждой детей обоего пола в средние века на Руси была длинная рубаха, основано на материалах о крестьянской одежде более поздних времен и на одном высказывании Адама Олеария. В Ладоге в 1634 году этот путешественник был поражен тем, что «все — и девочки и мальчики — были со стрижеными волосами, с локонами, свешивающимися с обеих сторон, и в длинных рубахах, так что нельзя было отличить мальчиков от девочек». Такой одеждой в крестьянских семьях определяли статус младенца - существа, еще, по понятиям крестьян, не ставшего настоящим человеком, бесполого, неразумного, т.е. не вошедшего в разум, не осознающего своего места в жизни.
Однако в городах средневековой Руси наблюдается несколько иное отношение к детям. В Новгороде в слоях XIII-XV веков археологи во множестве находят детскую обувь, в том числе, нарядные башмачки, украшенные вышивкой, и даже сапожки. При раскопках встречаются обрывки старой взрослой обуви, из которой выкраивали детскую. Например, передняя часть голенища большого мужского сапога, из которого вырезана маленькая детская подошва.
На изобразительных источниках дети обычно изображались босиком в подпоясанных вышитых рубахах. На псковской иконе XVI века «Вход в Иерусалим» изображены дети, стелящие под ноги Христу свои одежды – рубахи и свитки. Но, не смотря на несколько слоев одежды, дети изображены босыми, с голыми ногами. Видимо, одевать штаны на детей до определенного возраста в средневековой Руси было не принято. К тому же штаны на детях быстро снашиваются, из них быстро вырастают, то есть, шить детям штаны было просто не выгодно.
Обратимся к одному из известнейших древнерусских памятников – «Домострою». Первая редакция «Домостроя» была составлена в Новгороде в конце XV - начале XVI века, вторая была значительно переработана выходцем из Новгорода, впоследствии влиятельным советником великого князя Ивана IV, благовещенским протопопом Сильвестром. Следовательно, в основе источника лежат реалии новгородской жизни XV века. «Домострой» рекомендует шить детскую одежду на вырост, «кроячи да загибати вершка по два и по три на подоле и по краям, и по швам, и по рукам, и как вырастает годы два или три или четыре и, распоров то платно, и загнуть, оправив—опять станет хорошо».
Вероятно, основной одеждой средневекового маленького горожанина была рубаха, на которую в состоятельных семьях надевали еще и свитку. Обувь одевали либо на босую ногу, либо на носок. По внешнему виду детская городская одежда копировала взрослый наряд. Одевая маленького человека как взрослого, родители верили, что тем самым придают ребенку и взрослые качества – силу, крепость, ум. Так на новгородской иконе «Молящиеся новгородцы» маленькие дети одеты подобно взрослым – в расшитые рубахи и сапожки.
Одежда человека в средние века была показателем его социального положения и достатка. «По одежке встречают» - в Древней Руси эта пословица буквально означала, что, взглянув на одежду человека, можно было узнать, кто он и откуда. На изобразительных источниках XIV-XV веков именно при помощи определенных элементов одежды художники показывали, кто изображен на миниатюре – крестьянин или ремесленник, скоморох или купец, боярин или князь. Этот «язык одежды» особенно наглядно представлен на миниатюрах Радзивилловской летописи, которая, скорее всего, была переписана и иллюстрирована в XV веке в Новгороде .
Мужской древнерусский костюм отражал социально-профессиональную принадлежность человека, в соответствии с положением мужчины в обществе. Археологические находки и синхронные изобразительные источники позволяют предположить, что костюм мужчины отражал, прежде всего, профессионально-имущественные характеристики человека и в меньшей степени зависел от возраста. Костюм женщины, напротив, во многом определялся возрастными показателями.
В Новгороде XIV-XV веков чем выше по социальной лестнице стоял горожанин, тем больше у него было возможностей украсить свой костюм. Развитая торговля с востоком и западом способствовала проникновению в новгородскую моду различных влияний, обогащала костюм заимствованными украшениями. Культура Новгородской республики изначально создавалась как эклектичная в силу особых геополитических условий. С древнейших времен через Приильменье приходил международный Балтийско-Волжский торговый путь, который способствовал формированию у истоков Волхова центра политического взаимодействия местных финно-угорских племен и пришедших сюда в VI-VIII вв. славян. Слияние различных культур сформировало особый тип мировоззрения – новгородцы в период средневековья оказываются способными впитывать иноземные влияния, в том числе касающиеся одежды, и перерабатывать их на свой уникальный манер.
Так прижились в Новгороде византийские амулеты-змеевики. На их лицевой стороне всегда изображались Христос, Богоматерь с младенцем, архангелы, святые, а на оборотной стороне — «змеиное гнездо» и круговая надпись, содержащая заклинания против болезней, лихорадок. Христианская церковь вела борьбу с употреблением этих оберегов, отразившуюся во многих поучениях XIV—XV веков и в законодательном запрете употреблять их в «Кормчей книге». В «Слове святого отца Моисея о ротах и клятвах» XIV века, приписываемом новгородскому архиепископу Моисею, говорится: «Жертвы приносят бесом, недуги лечат чарами и наузы и немощняго беса, глаголемаго трясцю, мняться прогоняюще, некыми ложными письмены...» . Запрещаемые церковью, амулеты-змеевики просуществовали в Новгороде до XV века.
И все же родные, исконно языческие традиции преобладали в костюме жителей Великого Новгорода, особенно в женском наряде. Рассмотрим подробнее этот уникальный комплекс - костюм новгородцев XIV-XV веков.
Для одежд в исследуемый период употреблялось общее название - «порты» или «портище». Шили одежду изо льна, хлопчатобумажных тканей, сукна, шелка – в зависимости от достатка. Даже у небогатых горожан одежда подразделялась обычно на три категории: рабочая одежда (в большинстве случаев это было старое, «ветшаное» платье), одежда будничная и праздничный, парадный костюм. «Домострой» рекомендует слугам богатого городского дома иметь три перемены платья: «ветшаное» — для работы, чистое вседневное — надевать перед хозяином, и лучшее — «в праздник и при добрых людях или с государем, где быти».
На средневековых изобразительных источниках люди традиционно изображались в нарядных, парадных одеждах, даже если по сюжету они выполняли тяжелую работу.
Новгородцы в XIV—XV веках носили по большей части одежду из крашеных тканей. Цвета одежд были разнообразные, можно сказать, всех цветов радуги. Новгородцам были известны и оттенки цветов, особенно многочисленными были оттенки красного цвета. В новгородских берестяных грамотах № 262 и 263, представляющих собой список свадебных даров, в числе других подарков упомянуто «портище зелени» и «портище голубине», то есть, отрезы зеленой и голубой ткани, а именно, количество, потребное на одну свиту или рубаху. Документ датируется XIV веком .
Кроме того, в грамоте № 288 (XIV век) названы «золотник зеленого шолку, другии церленого, третии зеленого жолтого…» . По всей видимости, в грамоте речь идет о закупке шелковых ниток для вышивания. Перечислены зеленые, красные и зелено-желтые нитки.
Льняные ткани производились в Новгородской земле, для шитья одежд обычно использовался беленый холст. Шелк и хлопчатобумажные ткани привозили в Новгород с Востока. В берестяной грамоте № 125 (рубеж XIV-XV веков) Марина пишет своему сыну Григорию: «купи ми зендянцю добру» . Ткань, называемая «зендень», часто упоминается в русских источниках, она известна всех цветов. Это была хлопчатобумажная ткань, названная по селению Зандана под Бухарой, где и производилась.
Шелковые ткани и шубы, покрытые шелком, упоминаются в числе подарков, которые новгородцы привезли великому князю литовскому Витовту в 1421 году.
Шерстяные ткани были как местного производства, так и привозные. Дешевые сукна привозили из Золотой Орды. Судя по берестяной грамоте № 536, татарское сукно требовало доработки. Автор грамоты, купивший «пол-локтя» татарского сукна, просит адресата совершить с этим сукном ряд операций - «замочи и пристриги», то есть, «состриги с сукна лишний ворс». Дорогие гладкие сукна насыщенной окраски и большой ширины привозили в Новгород ганзейские купцы.
Ганзейские источники XIV-XV веков свидетельствуют, что в Новгороде наиболее популярными были ткани фиолетового, зеленого и всех оттенков красного цвета. Черные сукна ввозились крайне редко. Единственное упоминание о черном сукне относится к 1362 году. В конце XV века рижские купцы, торгующие с Новгородом, просили, чтобы производители сукна чаще красили ткань в зеленый цвет, а черных делали бы поменьше .
Из 337 обрывков шерстяных тканей, взятых для анализа в Новгороде из слоев XIV-XV веков, оказалось 262 красных (202—киноварного и 60—карминного цвета), 40 черных, 20 желтых, 13 зеленых, 1 синий и 1 белый .
Непопулярность среди новгородцев синего цвета объясняется его сакральным значением. Эпитет «синий» в мифологии славян указывал на связь предмета с потусторонним, загробным миром, нечистой силой. Недаром синие кафтаны носили скоморохи – наследники языческих жрецов.
Женский костюм средневекового Новгорода сохранил в себе больше языческих элементов, чем мужской. И это не удивительно, ведь именно женщины являлись хранителями традиций, передавали из поколения в поколение секреты домоводства, в том числе узоры вышивок, приемы шитья одежды и т.п.
Как и повсюду на Руси, новгородские женщины белья в современном понимании этого слова не носили. Его заменяла нижняя льняная рубаха, которая называлась «сорочка» или «срачица». Изображений женщин в нижней одежде на Руси практически нет. На боярыне Марии с иконы «Молящиеся новгородцы» видны только ворот и рукава белой рубахи. Но письменные источники подтверждают, что женщины носили верхнюю и нижнюю рубахи. Так описывая взятие и разграбление Торжка в 1373 году, летописец подчеркивает существование женской нижней рубахи: «А жен и девиц одираху и до последние наготы рекше и до срачицы, иже и погании не творят» (Воскресенская летопись) .
В холодное время года женщины надевали под низ две-три рубахи для тепла. Современной женщине нелегко представить себе, как средневековые горожанки и крестьянки обходились без нижнего белья, особенно зимой. Но, во-первых, женщины за бревнами в лес не ездили и по сугробам с топорами не лазали, это делали мужчины. А во-вторых, рубахи подпоясывались по талии, создавая своеобразный «колокол», в котором тепло сохранялось до колен, а ниже колен ноги защищали чулки, вязанные иглой из шерстяных ниток. Именно белые женские чулки упоминаются в русских былинах, причем ношение чулок без обуви связывалось с эротическими или колдовскими действиями.
Отсутствие белья и многослойность женской одежды предусматривало особую, «лебединую» походку. Такой наряд вырабатывал в девушке, а затем и в женщине бережливое отношение к движениям, дисциплинировал поведение. Приходилось подумать, прежде чем куда-то шагнуть или прыгнуть.
Для того чтобы представить себе внешний вид древнерусской рубахи, обратимся к материалам этнографии. Для одежды женщин северо-восточной Руси была характерна конструкция рубахи, состоящей из двух полотнищ холста, покрывающих спину и грудь, и соединенных на плечах четырехугольными кусками ткани – поликами. Полики часто делали из красной ткани. Красный цвет – огненный, солнечный - являлся оберегом, не впускал нечистую силу за край одежды, к телу человека.
Ткань по краям отверстия (выреза) для надевания рубахи через голову собирали в сборки и обшивали лентой, по возможности тоже красного цвета. Для Новгородской земли характерны прямые полики, пришитые по утку. Были рубахи, у которых цельные рукава продолжались до самой горловины, так, что полики совсем отсутствовали. На груди рубахи делали прямой вырез, застегивающийся на грушевидную пуговицу. Такая конструкция рубахи (с поликами и без них) считается древним типом русской рубахи и характерна для северных районов.
Традиционный покрой рубахи имел не только практическое значение (экономный расход ткани, прямые простые швы), но и магическое. Основные полотнища рубахи такого покроя проходят через центральную часть груди и спины, а боковины подставляются к ним так, чтобы на боках был сгиб, а не шов. Человек оказывался как бы внутри своеобразного цилиндра, где главные жизненные центры организма (в частности, солнечное сплетение) были защищены нетронутым полотном.
По вороту, по низу рукавов и по подолу рубашку вышивали красными шерстяными или шелковыми нитками. Согласно средневековому мировоззрению, при изготовлении одежды следовало «обезопасить» все необходимые отверстия: ворот, подол, рукава. Оберегом служила вышивка, традиционные узоры которой содержали в себе древние магические символы. Особое внимание уделялось вороту одежды, поскольку средневековые люди верили, что именно через него в случае смерти вылетает душа человека. Желая по возможности этому помешать, ворот обильно украшали охранительной вышивкой.
В сельском костюме узоры вышивки были традиционно-языческими, к примеру, солнцеворот или символ засеянного поля, дожившие до XX века. В городском костюме средневековой Руси в исследуемый период наблюдается более вольное обращение с древней традиционно-заклинательной символикой.
Процесс религиозного творчества, происходивший в это время в Новгороде, породил оригинальный синтез древнего язычества и христианства. Язычество в своей основе традиционно. Разработанная, проверенная веками магическая символика повторялась из поколения в поколение, и внести в нее какое-то принципиальное изменение было для язычника опасно, немыслимо, как немыслимо было изменить хотя бы слово в заклинательном тексте. Христианство отвергло языческую магию и объявило крест фактически единственным оберегом человека. Теперь мастерам стало достаточным изобразить на своих изделиях православный крест – и вещь уже выполняла свою защитную функцию.
Началось более вольное обращение с древней символикой, мистический принцип в декоративно-прикладном искусстве постепенно уступал главенствующее место эстетическому. Многие языческие символы получили новое переосмысление с позиции христианства. Кроме того, новгородские узоры вышивок и аппликаций усложнились за счет заимствованных восточных и западных мотивов.
Уникальная почва Новгорода, в которой сохраняется органическая материя, сохранила для нас средневековые узоры на кожаных изделиях, тесьме, обрывках ткани. В основном это вариации растительного узора, наиболее популярными были разновидности «лозы», криновидные композиции, переплетающиеся ленты, пальметки, стилизованные изображения дерева жизни.
Рубашки женщина непременно подпоясывала плетеным или сотканным на дощечках узким поясом из шерстяных ниток. Пояс считался одним из наиболее сильных и универсальных защитных средств. Особое значение имел красный цвет пояса, символизирующий жизнь, здоровье и плодородие, и таким образом противостоящий смерти.
Женщина снимала пояс лишь при совершении колдовских или ритуальных действий. На миниатюре Радзивилловской летописи в распоясанных платьях изображены женщины-язычницы в сцене свидания с мужчинами. В русских былинах в одной «тоненькой рубашечке без пояса» встречают девушки своих возлюбленных. Во время некоторых языческих обрядов, связанных с культом плодородия, девушки и женщины распоясывали рубахи, как бы демонстрируя готовность к зачатию новой жизни. Такие праздники повсеместно справлялись в исследуемый период в Новгородской земле, не смотря на запреты церкви.
Во время языческих игрищ-русалий женщины надевали рубахи с длинными рукавами, которые спускались до полу. Изображение девушки, танцующей в такой рубахе, сохранилось в Радзивилловской летописи XV века. Миниатюра, изображающая русальские танцы, нарисована очень подробно, со знанием дела, следовательно, игрища эти бытовали в Новгородской земле в исследуемый период.
Поверх рубах женщины в Новгороде в XIV-XV веках носили платья из льняной, хлопчатобумажной, шелковой или шерстяной ткани, в зависимости от времени года и достатка. Представления о городской моде дает новгородская икона «Рождество Богородицы». На ней изображены женщины в цветных рубахах и платьях длиной до колен. Рукава у платьев короткие, не доходящие до локтя. Платье подобного типа было найдено археологами в городе Изяславле в слоях XIII века. Ворот, подол, низ рукавов платья украшали тесьмой или вышитыми лентами. В некрополе Троицкого собора Антониево-Дымского новгородского монастыря археологи обнаружили в одном из захоронений XVI века фрагменты шелковой золототканой ленты. Фрагменты встречались от уровня пояса до уровня колен. Фрагменты принадлежали трем лентам разной ширины. На лентах имелось два типа золототканого орнамента – широкая полоса вдоль всей ленты и солнечный коловрат. Очевидно, ленты были нашиты на одежду, о чем говорят дырочки от прошивки на их краях. Часть фрагментов лент были сложены и сшиты в виде бантиков .
Следовательно, в Новгородской земле солярные знаки на отделке одежды бытовали до начала XVI века.
Среди богатых новгородских женщин в исследуемый период, судя по изобразительным источникам, были популярны длинные платья с широкими рукавами. Так на иконе «Святой Георгий с житием» изображена знатная девушка в длинном красном платье с золотой отделкой. Рукава платья длиной ниже локтя расширяются книзу и имеют вид колокола. В подобное платье одета боярыня Мария Кузьмина, изображенная на иконе «Молящиеся новгородцы», и плясунья с фрески церкви Успения в селе Милетово близ Пскова (фреска датируется XV веком).
Подол и ворот платья обшивали по краю узорчатой тесьмой или вышивкой. Богатые горожанки украшали ворот золотым шитьём, жемчугом и драгоценными камнями. Рукава по низу могли обшить полосками меха куницы или бобра.
Рис. 9. Фреска из церкви Успения, село Милетово, XV век.
Смысл широких рукавов женских платьев следует искать в языческих традициях. Так в Радзивиловской летописи девушки-язычницы изображены в длинных распоясанных платьях с широкими рукавами колоколом. Можно еще вспомнить знаменитую пляску Царевны-Лягушки из русской сказки, в которой девушка использует широкие рукава своего платья для колдовских целей.
Рис. 10. Женщины-язычницы. Миниатюра Радзивилловской летописи, XV век.
Судя по новгородским изобразительным источникам XIV-XV вв. женское верхнее платье подпоясывалось по талии поясом, тканым или кожаным с пряжкой. Красивая женщина в то время не должна была быть очень полной. Эффектный пояс подчеркивал женскую талию и привлекал внимание мужчин. Кроме магической и эротической функций, пояс выполнял еще и чисто утилитарную функцию. Карманы в одежде исследуемого периода отсутствовали. Вместо них и мужчины и женщины носили на поясе различные сумочки для хранения необходимых мелочей. В женской сумочке в исследуемый период могли лежать такие вещи, как зеркальце в деревянной или серебряной коробочке-оправе, деревянный или костяной гребень, кошелек, возможно, цера и писало, а так же металлическая копоушка. Копоушки, как предмет гигиены, также относились к амулетам, предохраняющим от болезней. Известно, что оберег в виде маленькой копоушки надевали на шею ребенку.
Судя по изобразительным источникам, большая поясная сумка-калита являлась мужским атрибутом. Однако женщины тоже носили поясные сумочки, доказательство чему находим на Тверской иконе первой половины XV века, на которой изображена дева Мария с небольшой стяжной сумочкой на поясе.
Рис. 11. Икона «Богоматерь». Тверь, первая половина XV века.
Изображение кошелька на поясе Богоматери уникально в русской иконописи и не имеет аналогов в Византийской традиции. Следовательно, тверской иконописец добавил к традиционному изображению известную ему бытовую деталь. Заметим, что в западноевропейском искусстве этого периода деву Марию часто изображали в модной по тем временам одежде, с бытовыми предметами в руках. Возможно, что и в Твери существовала подобная тенденция в иконописи. Эту гипотезу подтверждает еще одна тверская икона начала XV века - «Благовещение», на которой дева Мария изображена за прядением, с веретеном в руках.
Новгородские поясные сумочки богато украшались вышивкой, тиснением, аппликацией. Мода на аппликацию особенно распространилась в Новгороде в XIV веке. В узорах новгородских кожаных аппликаций прослеживаются как местные традиции, так и восточные мотивы.
Кроме сумочек женщины носили на поясе шумящие подвески-обереги . На концы тканого пояса с той же целью могли подвесить бубенчики – их звон отгонял злых духов, оберегал лоно женщины от дурного глаза. Кроме того, позвякивающие на поясе подвески привлекали внимание мужчин к женским бедрам. Поскольку женская одежда того времени покрывала большую часть тела, именно при помощи украшений женщины привлекали внимание мужчин к определенным частям своего тела.
Мода на шумящие поясные украшения пришла в Новгород от финно-угорского населения Новгородской земли. Наиболее популярными в Новгороде были шумящие подвески в форме уточек, коньков и рысей. Утка в мифологии финно-угорских народов, как известно, считается матерью-прародительницей, защитницей и покровительницей материнства. Недаром прорезные уточки-амулеты часто изображали «беременную» птицу с яйцом внутри.
Конь в представлениях финно-угров являлся символом солнца, плодородия. В славянской мифологии конь так же был связан с богом солнца. Славяне верили, что днем солнце везут по небу кони (или лебеди), а ночью солнце плывет по подземному океану и влекут его водоплавающие птицы. Таким образом, мифы двух народов пересекались и дополняли друг друга, что сказалось в изготовлении амулетов в виде полу коней – полу птиц.
Обереги в виде рыси, как бы готовой к прыжку, считались надежной охраной женщины, так как этот «лютый зверь» является одним из сильнейших и ловких хищников русских лесов.
В слое XIV века археологи нашли в Новгороде бронзовую подвеску в виде двухголового змея. На атрибутах северных шаманов известно изображение двухголового ящера, заглатывающего и изрыгающего солнце, что является выражением непрерывной динамики солнца – «дневного» и «ночного».
Обобщая эти данные, можно сделать вывод, что поясные шумящие подвески должны были оберегать женщину и ее будущих детей от порчи и болезней. В материалах новгородской археологии обращает на себя внимание полная или почти полная изношенность шумящих подвесок, что свидетельствует на их священную роль. Они предназначались для постоянного ношения, подобно нательному кресту в христианстве .
Шумящие подвески в финно-угорских захоронениях чаще всего обнаруживаются археологами с обеих сторон костяка. Такое расположение заключало определенный магический смысл: удвоение символа усиливало охранительное действие амулета.
В исследуемый период в Новгороде преобладали полые шумящие подвески-коньки. Но, судя по последним археологическим находкам, древние обереги в виде уточек и рысей сохранялись в женском уборе Людина конца Новгорода, то есть в том районе города, где преобладало финно-угорское население .
На платье в холодную погоду горожанки надевали еще «чупрун» - накладную одежду из сукна длиной до колена или ниже, с прямыми или скошенными боковыми вставками и длинными рукавами. Чупрун подпоясывали по талии, в отличие от другого вида верхней одежды – однорядки. Однорядка шилась из сукна «в один ряд», то есть, без подкладки. Это была длинная распашная одежда с декоративными откидными рукавами, которые спускались ниже кистей рук. В такие рукава руки могли вдевать, только если было особенно холодно. Но обычно руки продевали в специальные прорехи в пройме, так, чтобы были видны богатые рукава платья. В однорядку одета боярыня Мария Кузьмина на иконе «Молящиеся новгородцы». В древнерусских описях встречается упоминание отреза сукна на однорядку: «сукно на однорядку синее». «Однорядка лазоревая брюкишна» упомянута в завещании начала XVI века.
Зимой женщины, как и мужчины, носили шубы или «кожухи». Богатые люди имели помногу шуб. Так, в конце XV века у волоцкой княгини Юлиании было 11 шуб: «шуба русская на соболях бархат червчат с золотом, шуба русская на соболях камка бурская с золотом тяжелая, кожух на беличьих черевих камка бурская с золотом тяжелая, шуба на куницах камка бурская с золотом и серебром» .
В завещании великого князя Ивана Калиты упоминаются еще более богато украшенные кожухи: «А что есмь нынеча нарядил два кожуха с аламы с женчугом, а то есмь дал меншим детем своим, Марьи же Федосьи, ожерельем» . «Аламом» называлась большая металлическая нашивка, носившаяся на одежде.
Вероятно, шубы новгородских боярынь не многим уступали княжеским по богатству отделки. Знатные новгородские женщины носили шубы из дорогих мехов – горностая, соболя, куницы. Сверху шубу покрывали дорогими же тканями – шелком, атласом, парчой. Шубы попроще – для небогатых горожан – шились нагольными, то есть из одной шкуры, не покрытые сверху тканью. По находкам в древнерусских погребениях известны остатки верхней одежды, сшитой мехом внутрь, застегивавшейся при помощи воздушных петель.
Шубы в средневековой Руси были не только признаком достатка и престижа, но сохраняли древний магический смысл. До XIX века сохранился обычай: девушки частенько ходили в хоровод даже в летнюю жару в шубах, стремясь вернее привлечь внимание женихов. Согласно «Домострою», молодоженов непременно сажали на расстеленный мех, чтобы новая семья была многодетной, а дом скорее сделался «полной чашей». Шуба непременно входила в девичье приданое. Так согласно новгородской грамоте XIV-XV веков новгородец Иван Михайлович и жена его Федотья в приданое своей дочери дали «двое порт шюбу да чюпрюн» .
Шубы играли важную роль в гаданиях, в обрядах, связанных с рождением ребенка, в святочных действах.
Вероятно, похожую смысловую нагрузку несли и меховые шапки, которые носили незамужние девушки. В белой шапке из козьей шкуры изображена девушка на новгородской иконе XV века «Рождество Христово». На миниатюре лицевого свода XVI века на девушке из свиты царевны одета пушистая шапка из белого меха.
Рис. 15. Фрагмент миниатюры из Лицевого свода, XVI век.
Изобразительные источники позволяют предположить, что девушки в средневековом Новгороде носили распущенные волосы или заплетали их в одну косу. Украшением девичьей прически были ленты, вплетаемые в косу или повязанные вокруг головы, наподобие венка. Так девушки, изображенные на фреске церкви Успения на Волотовом поле, носят на распущенных волосах шелковые ленты.
Рис. 16. Фрагмент фрески церкви Успения на Волотовом поле, XIV век.
Праздничным девичьим головным убором был венец. В соседней с Новгородом Псковской земле бытовала такая свадебная песня:
Ах ты, братиц мой, ясный сокол!
Ты встань на добра коня,
Дагонь яснова маева сакола
Атыми мой залот вянец!
Венец - очень древний головной убор. Само слово «венец» происходит от русского «венить» - заниматься жатвой. Женившись, молодой муж получал помощницу «на вено» (на жатву), за что и должен был заплатить родителям невесты выкуп, так как они своей помощницы лишались. Обряд венчания в языческие времена также происходил с использованием венков. Надев венки из цветов, жених и невеста ходили вокруг цветущего кустарника (обычно венчание происходило весной, когда славился бог Ярило). Отсюда пошла поговорка: «Вокруг куста венчаны».
Замужние женщины в Пскове носили круглые кокошники, напоминающие нимбы святых – об этом пишет побывавший в начале XV века в Пскове фламандец Гильбер де Ланноа . Такой круглый головной убор напоминал солнце или луну и был связан с древним языческим поклонением небесным светилам.
В Новгороде у замужних женщин был другой головной убор. На иконе «Молящиеся новгородцы» знатная женщина изображена в полотенчатом головном уборе – убрусе. Обычай покрывать волосы замужней женщины подтверждает Русская правда, по которой предусматривалось наказание за срывание с головы женщины убруса. Смысл покрывала как символа замужней женщины-славянки подтверждает и арабский писатель XIII века, так описывающий брачный обряд у славян: «Если кто чувствует склонность к какой-нибудь девице, то набрасывает ей на голову покрывало – и она беспрекословно становилась его женой» .
В свадебном чине, рекомендованном «Домостроем», при приготовлениях к свадьбе предписывалось на блюдо возле «места» молодых в доме невесты «положити кика да положити под кикой подзатыльник, да подубрусник, да волосник, да покрывало».
Интересны головные уборы женщин на миниатюрах Радзивилловской летописи, над которыми в XV-XVI веках последовательно работали три мастера. Нас более всего интересуют работы первого и второго мастеров, творивших в XV веке в Новгороде. Первый миниатюрист копировал изображения с древнего оригинала, а второй мастер творчески перерабатывал работу своего предшественника, в соответствии с современными ему реалиями. В первоначальном варианте миниатюр княгиня Ольга везде изображалась с непокрытой головой. Как знак княжеского достоинства на ней была надета узкая диадема в виде желтого, видимо, золотого, обруча. Второй мастер на всех миниатюрах, где была изображена княгиня, покрыл голову Ольги убрусом, поверх которого подрисовал обруч. Все русские женщины-христианки на миниатюрах второго мастера неизменно изображены с убрусом или покрывалом на головах, напоминающим мафорий, но меньшего размера.
Мафорий был женской одеждой в Византии. Это была накидка, закрывающая верхнюю часть женской головы. Концы ее перекрещиваются спереди и перебрасываются на спину. Этот костюм настолько соответствовал требованиям христианской религии и эстетики, что стал постоянной одеждой святых в иконописи Мафорий надевается на голову, когда волосы забраны в шапочку-наволосник. В Новгороде в XIV-XV веках, судя по изобразительным источникам, женщины носили похожие покрывала. Эти покрывала застегивались на одну или две застежки, возможно, на те самые круглые фибулы, которые археологи находят в Новгороде в слоях XIV века.
Рис. 17. Княгиня Ольга на миниатюрах Радзивилловской летописи, XV век.
На основе анализа археологических находок, синхронных изобразительных источников и этнографии Русского Севера, можно реконструировать наиболее популярный средневековый головной убор замужней женщины. Сначала волосы собирались под мягкую легкую шапочку из ткани – подубрусник (повоец, повойник), который стягивался шнурком на затылке. Затем вокруг головы оборачивался убрус (юбрус) – белое тканое полотенце длиной до 3 м. Убрус закалывался специальными булавками, которые археологи называют пусс-йеппи. Их во множестве находят в Новгороде в слоях XIV-XV веков.
Существует источник, свидетельствующий, что на рубеже XIV-XV веков в Новгороде женщины полностью волосы под убрус не прятали. Побывавший в Новгороде Гильбер де Ланноа, отметил, что женщины здесь «носят волосы, заплетенные в две косы, висящие сзади на спине» . То есть, новгородские женщины либо ходили с непокрытыми волосами, либо носили на головах небольшие покрывала, иначе как объяснить, что француз видел их косы. Отметим, что волосы в две косы заплетали именно замужние женщины, новгородский свадебный чин включал в себя специальный обряд расплетания девичьей косы на две.
Здесь следует уточнить, что чудские женщины (а чудское население было весьма многочисленно в Новгородской земле) покрывал на голове не носили. У некоторых финно-угорских народов считалось, что голова и ее продолжение - волосы - являлись местом средоточия одной из четырех женских душ. Именно поэтому их оформляли всевозможными повязками, накосниками и т.п. украшениями, служившими оберегами души . Финно-угорское население Новгородской земли до XVI века оставалось языческим, поэтому христианский наказ покрывать волосы замужним женам они не исполняли. Против этого выступал в начале XVI века митрополит Симон: «А жены ваши ходят простовласы непокровенными главами, ино то чините не по закону христианскому» .
Возможно, де Ланноа описывал именно чудских простоволосых женщин, а возможно, что этот обычай переняли все новгородские женщины. Последнее предположение отчасти подтверждается популярностью финно-угорских украшений в Новгороде в исследуемый период. Вероятно, языческая культура финно-угорского населения прижилась и среди новгородцев-славян, во многом благодаря развитой торговле и смешанным бракам.
Таким образом, в христианском Новгороде XIV-XV веков мы наблюдаем нарочитое нарушение наказа святого апостола Петра из Нового завета: «Всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает свою голову, ибо это то же, как если бы она была обритая; ибо, если не хочет покрываться, то пусть и стрижется; а если жене стыдно быть остриженной или обритой, пусть покрывается… Не сама ли природа учит нас, что, если муж растит волосы, то это бесчестие для него, но, если жена растит волосы, для нее это честь, так как волосы даны ей вместо покрывала».
Этому наказу в вольном Новгороде не следовали не только женщины, но и мужчины, о чем речь пойдет впереди. Лишь входя в церковь, женщины и девушки-христианки обязательно покрывали волосы, как это изображено на иконе «Молящиеся новгородцы». На новгородской иконе XV в. «Святая Варвара» девушка изображена с распущенными по плечам кудрявыми волосами. Вокруг ее головы, не закрывая полностью волос, обернут убрус, завязанный сзади.
Из всех элементов одежды с наибольшей сохранностью до нас дошили различные виды обуви древних новгородцев. В декоре кожаной обуви в полной мере наблюдаются следы древней языческой магии. Археологами обнаружены в Новгороде остатки различных видов обуви, как кожаной, так и плетеной из лыка и бересты. Что из находок принадлежало женщинам, а что мужчинам – судить трудно. Исключение составляют явно женские изящные туфельки с прорезным орнаментом, которые исследователи относят к привозным типам обуви. Можно еще предположить, что женщины кроме туфель предпочитали носить башмаки («чоботы», «черевья»). Чоботы — это мягкая обувь из дубленой коровьей кожи с отворотами выше щиколотки. По способу кроя они состояли из двух кусков кожи - верха и подошвы. Подошвы башмаков пришивались к верху выворотным швом, а боковой шов верха был тачной. Каблуков у чоботов не было, а к ноге они крепились с помощью ремешка, пропущенного через ряды дырочек в области щиколотки. При таком способе крепления башмак подходил для ноги с любым подъемом.
Особо следует сказать об украшениях новгородских женщин. Украшения в древней Руси надевали не только для красоты, но и как амулеты-«обереги». Не зря украшения изготавливались в основном из твердых материалов, меньше подверженных тлению, чем мягкие ткани человеческого тела – из кости, зубов и когтей зверей, раковин, рога. Это была древняя магия подобия – оберег из таких материалов не просто был прочным, но и передавал своему хозяину часть своих свойств. Особая долговечность различных минералов и металлов (меди, золота, серебра) обусловили их популярность как материалов для украшений. Славянские языческие мифы роднят золото и серебро с солнечным светом и молниями Перуна. Этим драгоценным металлам приписывали способность отгонять нечистую силу и приносить здоровье, долголетие, красоту.
Согласно языческому мировоззрению, если человек стремился прожить долгую жизнь, ему следовало укрепить свое тело оберегами-украшениями. Особо следовало защитить руки и ноги, более всего подверженные травмам.
Древнерусские украшения-обереги достаточно четко разделяются на мужские и женские. Даже нательные кресты мужчин и женщин легко различимы между собой. Христианский крест воспринимался новгородцами как еще один оберег, а поскольку обереги женщин и мужчин по большей части выполняли разные функции, то и кресты изготавливались различной формы. Так наиболее популярным у женщин в XIV-XV веках был крест с кринообразными концами. С глубокой древности в языческом мировоззрении образ женщины, ожидающей рождения ребенка, переплетался с образом прорастающего в земле зерна. Молодой росток-крин символизировал рождающую жизненную силу женщин.
Кроме того, очевиден параллелизм этого сюжета с христианским символом процветшего креста, символизирующего плодоносящую христианскую Церковь. Недаром крест в церковных песнопениях именовали «животворящим». С развитием религиозного творчества на Руси православный крест слился в мировоззрении русских людей с языческим Деревом жизни, на котором распускаются почки-крины.
Женский наряд включал в себя гораздо больше украшений, нежели мужской. Согласно языческому мировоззрению, женщина не только не являлась «сосудом» злых сил, как в христианстве, но наоборот, она была существом более священным, чем мужчина. Следовательно, ее, как и все священное, требовалось особенно бережно охранять. С принятием христианства на Руси отношение к женщине изменилось не сразу. В XIV-XV веках в Новгороде женщин воспринимали в духе прежних языческих верований. Новгородцы, украшая своих женщин, стремились сохранить и сберечь самое ценное, чем обладали, защитить от всякого посягательства духовную и физическую красоту будущих поколений.
Некоторое представление об украшениях знатных женщин XIV века дает завещание великого князя Ивана Калиты, в котором говорится: «А что золото княгини моей Олены, то есмь дал дочери своей Фетиньи 14 обручи и ожерелье, матери ее монисто новое, что есть сковал. А чело и гривну те есть дал при себе» .
Обручи – это браслеты; ожерелье – бусы, возможно, с подвесками. Монисто – это шейное металлическое украшение, в современном понимании – ожерелье, а чело – головной убор, богато украшенная налобная повязка. Все перечисленные предметы археологи находят в кладах при раскопках в Москве, Рязани, Суздале и других русских городах.
Новгородские боярские золотые украшения известны в основном по письменным источникам. Находки золотых и серебряных вещей при раскопках в Новгороде единичны. В завещании новгородца Федора Остафьевича (XV век) читаем: «а что перстень и колтки золотые, а то Офимьино; а вы дети мои в то не вступаитеся…» .
Золотые «колтки» ценою в 10 рублей упоминаются в еще одной новгородской грамоте XV века . Вероятно, колтки – это богато украшенные височные кольца, поскольку древнерусские колты в XV веке, судя по данным археологии, уже давно вышли из употребления.
Височные кольца были весьма популярным женским украшением в Новгороде. Наиболее открытые части тела - лицо и шея – считались самыми уязвимыми, самыми беззащитными по отношению к нечистой силе. Височные кольца прикреплялись к головным повязкам или вплетались в волосы возле висков, магически защищая лицо женщины.
Девочки-подростки, еще не вошедшие в возраст невест, либо вовсе не носили височных колец, либо надевали простенькие, согнутые из проволоки (так называемые, перстневидные). Девушки-невесты и молодые замужние женщины носили сразу по несколько нарядных височных колец. Обрамляющие лицо височные кольца привлекали внимание к девушке, выгодно оттеняли ее красоту. А женщины в репродуктивном возрасте особенно нуждались в защите от злых сил, ведь они должны были беречь не только себя, но и будущих младенцев — надежду рода. А пожилые женщины, переставшие рожать детей, постепенно отказывались от богато украшенных височных колец, передавая их своим дочерям, и вновь надевали простые украшения.
В исследуемый период в Новгороде были распространены ромбощитковые, многобусинные, браслетообразные и различные перстневидные височные кольца. Редким типом височных колец были так называемые перстневидные «кудрявые».
С этими древними украшениями в XIV веке постепенно начинали соперничать серьги, мода на которые пришла на Русь с востока. Слово «серьга» было заимствовано из тюркских языков, и в XIV веке оно означало мужское ушное украшение. Женские серьги назывались «ушники» или «усерязи».
К концу XV века серьги уже доминировали в головных украшениях новгородских женщин. Связано это было не только с изменчивостью моды, но и с большим распространением христианства в Новгородской земле. В конце XV века христианские нормы вошли в новгородский быт, вследствие чего из женского убора постепенно исчезли языческие украшения с их эротической символикой – височные кольца, шумящие подвески. Вместо височных колец женщины стали носить серьги, которые выгодно подчеркивали уши и шею – единственные оставшиеся открытыми эротические зоны женского тела. Против серег церковь никогда не выступала – с XIV в. на иконах женщины-святые порой изображались с серьгами в ушах. Как пример можно привести икону «Святая Ульяна», Псков, первая половина XIV века. Золотые и серебряные серьги с жемчугом и драгоценными камнями стали показателем достатка. Вот примерный набор драгоценных украшений богатой русской женщины конца XV в.: «двои серги одни яхонты, а другие лалы... трои серги, двои яхонты, а третьи лалы... монисто большое золото да три обруча золоты... монисто на гайтане... два обруча золоты... да три обруча золоты... перстни золотые» . Про новгородских женщин даже сохранилась пословица: «К колодцу за водой, не надев золотых серег, не ходят».
В XIV- начале XV века новгородские женщины носили нарядные шейные и нагрудные украшения – мониста, гривны, ожерелья. Все это многообразие украшений именовалось «гривная утварь», от слова «грива» - шея. Украшения-обереги около ворота и на шее выполняли ту же магическую функцию, что и вышивка ворота одежды.
При раскопках в Новгороде археологи обнаруживают многочисленные бусы и подвески, из которых состояли ожерелья новгородских красавиц. Любые снизки бус в средневековой Руси называли ожерельями, от еще одного слова, обозначающего шею - «жерело». Очевидно, это тоже был своего рода оберег - окружение себя магическим кругом от враждебных сил.
Бусины для ожерелья изготавливали из различных материалов - цветного стекла, самоцветов, янтаря, кораллов. В XIV веке в Новгороде еще бытовали восточные крупные бусы из черного непрозрачного стекла с рельефным узором в виде волнистой спирали, которая начинается у одного отверстия бусины и заканчивается у другого. Представляется весьма интересным в этой связи, что на Кавказе подобные бусы считались оберегами .
Наиболее популярными в исследуемый период были янтарные и сердоликовые бусины – они словно бы хранили в себе солнечный цвет и тепло огня. Языческий культ солнца сохранялся в Новгороде и в XV веке, о чем свидетельствует находка подвески в виде солнечного колеса. Возможно, эта подвеска входила в состав ожерелья из янтарных или сердоликовых бусин.
«Ожерелье с хрусталем» упоминается в берестяной грамоте № 500 (начало XIV века). Вероятно, речь идет о бусах из горного хрусталя. Археологи находят в новгородских курганах ожерелья, в которых чередуются красные сердоликовые и прозрачные хрустальные бусы.
В состав ожерелий кроме бус входили раковины каури и металлические привески. Привески были различных видов. В XIV в. сохранялись более ранние типы монетовидных привсок - косорешетчатые, украшенные растительным орнаментом, подвески с изображением процветшего креста, а также крестовключенные. Раскопки в Людином конце доказали, что в XIV-XV вв. в состав женского убора в Новгороде входили и подвески – лунницы . Лунницы — привески в виде полумесяца, символизирующие луну, — типичное и наиболее распространенное славянское украшение. На Руси они известны с Х в. Такое длительное бытование этого типа украшений свидетельствует о сохранении в православной Руси культа луны, как женского божества, связанного с плодородием. Лунный календарь до наших дней используется земледельцами, во время посевов и сборов урожая.
Особо стоит сказать о раковинах каури. Их природная красота во многом определила популярность этого вида раковин как украшения. Но одновременно эти раковины воспринимались как символ женского полового органа, то есть, опять же связывался с культом плодородия. Раковины каури носили в составе ожерелий, поясных оберегов, подвешивали на височные кольца.
В XIV-XV веках в Новгороде все еще было популярно такое древнее шейное украшение, как гривна. При раскопках в Людином конце Новгорода в слоях XIV века были обнаружены две гривны – плетеная с перевитием и дротовая с привеской и со вставкой . Согласно мистическому мировоззрению средневекового человека, металлический обруч, надетый на шею, представлялся надежной преградой, способной помешать душе покинуть тело. Однако гривны уже не носили постоянно, как в более раннее время. Согласно изобразительным источникам, гривны в XIV-XVI веках входили в свадебный костюм жениха и невесты . Свадьба на Руси всегда считалась сакральным действом, жених и невеста как бы умирали для прежней жизни и рождались в новом качестве. Поэтому свадебный обряд включал в себя множество сложных ритуалов, а жениха и невесту старались особенно тщательно защитить от возможной порчи. Золотые или серебряные гривны входили в число свадебных оберегов с языческих времен и до XVI века.
Рис. 25. Миниатюра XVI века с изображением свадьбы. На женихе и невесте надеты витые золотые гривны.
Наиболее популярным украшением рук, судя по археологическим находкам, в Новгороде были браслеты - «опястья» или «обручи». Браслеты носили и на левой, и на правой руке, иногда на обеих, на запястье и около локтя, поверх рубах и под ними.
В исследуемый период новгородские женщины носили разнообразные браслеты – витые, плетеные, пластинчатые, створчатые. Языческая символика сохранялась более всего в узорах пластинчатых браслетов. Особо популярным был геометрический орнамент, состоящий из ромбов, крестов, косой решетки, зигзага с точками в центре. Каждый элемент такого орнамента был связан с языческой символикой плодородия. Поэтому узоры в виде ромбов с точкой посредине, косых крестов, зигзага и других подобных мотивов получил наиболее широкое распространение на изделиях деревенских ремесленников Новгородской земли, но сохранялся и в городском обиходе. Узор этот считался оберегом, и орнамент на браслетах носил не только эстетический, но и охранительный характер .
Другими украшениями, изначально призванными магически охранять человеческую руку, были кольца, перстни. Одно из древнерусских названий этого украшения – «напалок». Дорогие перстни со вставками назывались «жуковиньями».
Кольцо-круг является древнейшим символом, недаром кольцо держит в руке одно из божеств Збручского языческого идола. Исследователи считают, что кольцо держит Лада — славянская богиня всеобщего порядка вещей, от космического круговорота созвездий до семейного круга. Язычники избегали надевать перстни на покойных, опасаясь тем самым помешать душе покинуть тело и отправиться в загробное странствие. Поэтому в курганах перстни часто находят рядом со скелетом.
Как и браслеты, перстни были разных типов – плетеные, витые, пластинчатые, щитковосрединные, печатные, перстни со вставками . При раскопках Неревского конца археологами было найдено интереснейшее кольцо в слоях второй половины XIV века. На пластинчатом перстне была изображена стилизованная буква Ж – символ жизни, а возможно, и языческой богини Живы. Буква Ж в древнерусском алфавите называлась «живете». Слово «живете» было не констатацией проживания, а повелительным наклонением от глагола «жить» - «живите!», то есть, это был своеобразный девиз - «пусть все живет!». Несомненно, что этот перстень носила женщина.
Рис. 27. Пластинчатый перстень с чеканным узором. Новгород, вторая половина XIV века.
Мужской новгородский костюм XIV-XV веков, на первый взгляд включал в себя гораздо меньше древних языческих элементов. Однако при детальном рассмотрении можно обнаружить немало интересных моментов в покрое одежды, манере ее носить и, конечно же, в украшениях.
В берестяной грамоте № 141 (XIII век) перечислены основные мужские одежды новгородцев: «кожух», «свита», «сороцица», шапка, сапоги . Кожух – шуба, свита – верхняя основная одежда, сорочка – нижняя рубашка.
Нижнее белье мужчин («исподние порты») составляли нижняя рубаха («сороцица») и нижние штаны («ногавицы»). В Рогожском летописце под 1361 годом читаем: «Тут ограбили их татары и телеса их обнажили, и ни осталось на них ни исподних порт» . Сохранилась берестяная грамота, в которой новгородец Борис писал жене, чтобы она прислала забытую им сменную сорочку: «да пришли сороцицю, сороцице забыле» (берестяная грамота № 43, XIV—XV века) .
В уже цитируемой берестяной грамоте № 262 упомянута богатая «сороцица цатрова», то есть из ткани, называемой «чатор».
Отнимать у человека исподнее считалось большим грехом. В 1378 году митрополит Киприан жаловался, что великокняжеские слуги митрополичьих слуг «из города вывели ограбленных и до сорочки, и до ножов, и до ногавиц, и сапогов и киверов не оставили на них» . В XIV века слово «кивера» означало «шапки», а «ногавицы» - нижние штаны. То есть, на слугах Киприана оставили только исподнее (сорочки и ногавицы).
Исподнюю одежду шили из беленого льна и украшали по швам красной нитью – оберегом. В белые нижние рубахи одеты бояре на иконе «Молящиеся новгородцы». Как и на женских рубахах, вышивка мужских рубах располагалась в основном по горловине, низу рукавов и подолу. Сама ткань считалась непроницаемой для духов зла, так как в ее изготовлении участвовали предметы, украшенные магическим орнаментом (трепало, прялка, ткацкий станок). Важно было защитить красной вышивкой те места, где кончалась заколдованная ткань, и начиналось тело человека.
Нижнюю рубаху могли для тепла заправлять в нижние штаны, как это изображено на новгородской иконе XV века «Три отрока в печи огненной». Поверх исподних штанов надевали либо верхние штаны, либо чулки – по западной моде. По крою верхние штаны не отличались от нижних. Штаны были недлинные, не доходящие до лодыжек. Конструктивно они состояли из трех полотнищ: двух штанин и ластвицы, которая сгибалась по диагонали и пришивалась к штанинам, обеспечивая тем самым большую свободу движений. На бедрах штаны удерживал шнур - гашник.
Гашник от мужских штанов использовался в качестве оберега от сглаза и другой опасности, поскольку такой пояс наделялся символикой плодородия и мужской сексуальной силы, что увеличивало его магическую ценность.
Мода на чулки, вероятно, пришла в Новгород из Литвы, поскольку новгородцы часто приглашали к себе на службу литовских князей с их дворами. Сохранился литовский изобразительный источник (печать Кейстута), на котором изображен князь в раздельных чулках, подвязанных к поясу.
По-видимому, мода на чулки была распространена в Новгороде среди знати, а простые горожане и сельские жители по-прежнему носили верхние штаны из крашеного льна или сукна, а поверх них наматывали на ноги онучи. К ноге онучи притягивались оборами – плетеными шерстяными шнурами. Туго обмотанные до колена ноги, таким образом, предохранялись от вывихов при длительной ходьбе. Недаром воины и ремесленники на изобразительных источниках XIV-XV веков неизменно изображались в башмаках и обмотках до колена.
Наиболее популярной обувью состоятельных горожан были сапоги. В исследуемый период на сапогах уже появились каблуки из нескольких слоев кожи, подбитые гвоздями. Для лучшей сохранности, снизу каблуки подбивали железными подковками. Носки сапог украшали тиснением, а задники для красоты могли прошить металлической проволокой. Судя по изобразительным источникам, мужчины в Новгороде предпочитали носить красные сапоги, видимо из сафьяна – выделанной козловой кожи. Кожа эта была дорогой, судя по тому, что сафьян входил в число свадебных подарков .
Верхняя, парадная, мужская рубаха была длинной – ниже колен или даже до щиколоток. Богатые горожане носили рубахи из богатой цветной ткани – шелка, тафты. Горожане победнее - из крашеного льна или хлопчатобумажных тканей. Согласно изобразительным источникам, в верхней рубахе ходили, ничего не надевая поверх нее, поэтому украшали рубахи весьма искусно, используя для этого золотой шнур, тесьму, шелковые ленты и цветные шелковые нитки для вышивки.
Верхнюю рубаху подпоясывали по талии поясом. Новгородские бояре и состоятельные горожане в исследуемый период носили длинные шелковые пояса – кушаки. Кушаки оборачивали несколько раз вокруг талии и завязывали спереди так, что концы с кистями свободно свисали. Такая манера ношения кушака (узел и свисающие кисти спереди) видна на скульптуре мастера Авраамия на Магдебургских вратах Новгородской Софии.
Значение пояса в мировоззрении средневекового человека было очень велико. Недаром бытовало столько слов, обозначающих этот предмет одежды: пояс, опояска, гашник, кушак… Мужской пояс часто выступал в качестве самостоятельного оберега, который вывешивался в охраняемом пространстве или прикреплялся к охраняемому объекту.
При помощи заговоренного пояса, по мнению средневековых людей, колдун мог превратить мужчину в волка. Для того чтобы обернуть человека зверем, на него либо набрасывали волчью шкуру, либо надевали «волшебный науз» - ремень или лыковый пояс, заговоренный заклятием.
Пояс завязывался на два узла на животе. Узел («науз») обозначал союз, завязь, живот, жизнь. Пояс, завязанный одним узлом, — на смерть — облегчал покойнику переход в иной мир.
Надевание на себя опояскок с наузами было на Руси в исследуемый период распространенным способом волхования, осуждаемой в поучительной литературе: «… Хотя мало поболит или жена или дитя, то оставиша Бога, врача душам и телам, ищем проклятых баб, чародейниц наузов… Глаголющи, как наузы навязывати» . На иконе «Молящиеся новгородцы» на детях одеты опояски с наузами – по два узла на концах поясов. Можно предположить, что это были колдовские наузы, призванные усилить действие красного пояса-оберега и защитить детей от болезни и порчи.
На всех изобразительных источниках исследуемого периода свободные мужчины (и христиане, и язычники) подпоясаны.
Кроме рубах новгородцы носили свиты. По-видимому, это была наиболее распространенная верхняя одежда горожан всех сословий. Судя по изобразительным источникам, свита шилась из цветной ткани, вероятно, из сукна, длиной до колена. В XIV веке свиты носили накладные, с разрезом спереди от горловины до пояса, или же с круглым вырезом-горловиной и разрезом от пояса до подола. На некоторых изображениях новгородской свиты XIV века виден воротник-стоечка.
Рис. 31. Изображение скомороха в свите на миниатюре новгородской Псалтири XIV века.
В XV веке покрой новгородской свиты меняется – это уже распашная одежда без воротника – «голошейка», приталенная, с подкладкой контрастного цвета. На московской иконе конца XV века «Митрополит Петр с житием» изображены свиты с отложными воротниками.
Застегивалась свита при помощи парных петель – «разговоров» и бронзовых или серебряных пуговиц.
Рубахи и свиты были исконно русской одеждой. Однако мужчины в Новгороде в исследуемый период не чурались и иноземной моды. Известен случай, когда немецкие купцы предложили новгородским властям взятку в виде одежды из дорогих сукон алого и фиолетового цветов. Следовательно, особого предубеждения или церковных запретов против немецкого платья в Новгороде в исследуемый период не было .
«Шуба немецкая» упоминается в списке имущества некоего новгородца в берестяной грамоте № 500 (начало XIV века).
В новгородских рукописных книгах XIV века можно найти миниатюры, на которых запечатлены моменты языческих игрищ. Новгородцы на них изображены в традиционной одежде – свитах или длинных парадных рубахах.
Рис. 33. Состязание с шестом. Миниатюра из Микулина Евангелия, XIV век, Новгород.
Верхнюю одежду мужчины подпоясывали не только ткаными поясами, но и кожаными ремнями с пряжками. Наборный кожаный пояс с литыми бляшками из бронзы, серебра, золота в средние века повсеместно считался едва ли не главным знаком воинского достоинства. На Руси даже бытовало выражение «лишить (отрешить) пояса», что значило «лишить воинского звания». Любопытно, что в христианской Руси это наказание применяли не только к провинившимся воинам, но и к священникам, которых лишали сана.
По христианским представлениям пояс обозначал силу, крепость, власть и готовность к служению. В церковном сознании священнический или монашеский пояс — это знак духовной силы, готовности служить людям. В средневековой Руси верили, что с помощью пояса священника можно лишить нечистую силу способности двигаться.
В исследуемый период мужчины носили длинные кожаные пояса, так, что конец пояса, украшенный наконечником, свисал примерно до середины бедра. Такая манера носить ремень сохранилась с языческих времен, когда пояс олицетворял мужскую силу, а свисающий конец – фаллос.
«Золотые пояса» были принадлежностью князей и новгородских «великих» бояр. Такие украшения известны по великокняжеским духовным грамотам. Иван Калита пишет: «А при своем животе дал есть сыну своему Семену 4 чепи золоты, 3 поясы золоты… А из золота дал есмь сыну своему ивану 4 чепи золотые, пояс болшии с женчугом, с каменьем, пояс золот с капторгами, пояс сердоличен золотом окован… а из золота дал есмь сыну своему Андрею 4 чепи золоты, пояс золот фрязьский с женчюгом с каменьем, пояс золот с крюком на червчате шолку, пояс золот царевьский… а что моих поясов серебряных, а то раздадят по попьям» .
Драгоценные княжеские пояса передавались по наследству. Их судьбу можно проследить по завещаниям последующих великих князей. Так Иван II пишет: «А се даю сыну своему князю Дмитрию… пояс великии золот с каменьем с женчюги, что мя благословил отець мой князь великий, пояс золот с крюком… а се дал есть сыну своему князю Ивану… пояс золот с каменьем с женчюги, что ми дал брат мой князь великий Семен, пояс золот сточныи» .
Дмитрий Донской в свою очередь пишет: «сыну моему старишему, князю Василью… пояс золот велики с каменьем без ремени, пояс золот с ременем Макарова дела… а сыну моему князю Юрью, пояс золот новыи с каменьем с жомчюгом без ремени, пояс золот Шышкина дела… а сыну моему, князю Оньдрею… пояс золот старыи новгородский, а сыну моему, князю Петру, пояс золот с каменьем пегии, пояс золот с калитою да с тузлуки… а сыну моему, князю Ивану, пояс золот татаур» .
Василий I завещал сыну своему Василию «пояс золот с каменьем, что ми дал отец мой, да другий пояс мои на чепех с каменьем, а третий пояс ему же на синем ремени» .
В Новгороде в XIV веке золотой пояс, по-видимому, был знаком представителя власти Новгородской республики. Золотые пояса новгородских «господ» упоминаются в донесении от 1331 года Немецкого двора в Новгороде рижскому магистрату. Причем в документе названо «триста золотых поясов» , то есть, в Новгороде в то время было, по меньшей мере, триста бояр, которые могли себе позволить носить дорогостоящие золотые пояса, равные княжеским.
Любопытно, что на иконе XV века «Битва новгородцев с суздальцами» изображены новгородские бояре в поясах желтого цвета. Возможно, иконописец, таким образом, изобразил именно золотые пояса.
К поясам новгородцы подвешивали различные необходимые, мелкие предметы в футлярах. Археологи называют XIV век – веком футляров. В Новгороде найдены сотни различных кожаных футляров с креплениями для подвешивания к поясу. Эти своеобразные хранилища мелочей богато украшались. В XIV веке основным способом отделки была аппликация, а позже – тиснение. Тисненый узор наносился двумя способами. Во-первых, при помощи раскаленного шила. Во втором случае мастер брал предварительно размоченную заготовку кожи, клал ее на деревянную форму, в которой был уже вырезан узор, и выдавливал орнамент костяным лощилом. Когда тиснение заканчивалось, кожу вместе с формой сушили на воздухе, после чего сухую заготовку в зависимости от вида изделия кроили.
На поясе новгородца могло висеть несколько предметов – ложка в футляре, нож в ножнах, мошна для денег, цера и писало в отдельных футлярах. Кроме того, за пояс могли заткнуть рукавицы. В холодное время года новгородцы носили либо рукавицы из дубленой кожи («дубленицы»), либо рукавицы, сшитые из овчины, мехом внутрь. Бояре носили нарядные рукавицы, подбитые дорогим мехом. В исследуемый период новгородцы носили и перчатки – «рукавки персчатые». В ганзейских источниках перчатки упоминаются в списке товаров, привозимых для торговли в Новгород. Но очевидно, что перчатки изготавливали и местные мастера. Гильбер де Ланноа упоминает в своих записках, что ему подарили «пару вышитых русских перчаток».
Судя по изобразительным источникам, на поясе у состоятельного горожанина висела еще и большая сумка-калита, которая была своеобразным символом взрослого мужчины, хозяина дома.
Рис. 37. Всадник с сумкой-калитой на поясе. Миниатюра из рукописной книги XIV века.
Клапаны поясных сумок украшались вышивкой, аппликацией, металлическими накладками. В основном это были растительные узоры, криновидные композиции, фантастические птицы и звери. Узоры на сумках были не только декоративным украшением, но и зашифрованным заклинанием – символы плодородия земли должны были, по замыслу мастеров, способствовать росту богатства хозяина сумки.
С этой же целью какой-то новгородский мастер-мошенник (от слова «мошна» - сумка) XIV века изготовил аппликацию на суму в виде фантастического зверя – дракона с головой быка. Это была одна из личин языческого бога богатства Велеса.
Рис. 38. Кожаная аппликация в виде фантастического зверя (реконструкция находки из Славенского конца Новгорода, середина XIV века).
Богато украшенные металлическими накладками, аппликацией и тиснением сумки носили состоятельные горожане - житьи люди, бояре. Гильбер де Ланноа в числе подарков, полученных от литовского великого князя, называет «три сумки, разделенные на четыре части и вышитые» . Подобную большую дорожную сумку со следами роскошной вышивки археологи обнаружили в Новгороде в слоях конца XIV- начала XV века. На ней был вышит узор в виде растительных завитков и кринов .
В сумке-калите мужчины хранили мелкие необходимые вещи – кошелек, ключи, гребень (тоже в футляре), возможно, кусочки бересты для записей.
Для нас особый интерес представляют узоры, украшающие деревянные и костяные гребни. Гребни, уничтожающие паразитов - распространителей болезней, многими народами возводились в разряд амулетов, придающих здоровье . В исследуемый период на новгородских гребнях преобладал циркульный орнамент, символизирующий солнце. Вспомним, что голову человека отождествляли с небом. Волосы сравнивались не только с дождевыми струями, но и со струящимся солнечным светом. Поэтому так популярен был солнечный орнамент на гребнях, предназначенных для расчесывания волос.
Калиту носили не только светские люди, но и монахи. В исследуемый период большинство новгородских монастырей были своеобразными домами престарелых для отошедших от дел бояр и житьих людей. Основателем монастыря чаще всего был боярин, он же в случае ухода в этот монастырь, становился игуменом. Управлял монастырским хозяйством он так же, как раньше своей усадьбой, то есть, согласно средневековому мировоззрению, являлся главой, хозяином монастыря.
Рис. 40. Калита игумена Кирилла Белозерского, XIV век.
Поверх свиты в холодную погоду простые горожане надевали войлочный плащ или шерстяную одежду плащевидного типа – «вотолу» («волоту»). Существует мнение, что это была дешевая одежда простолюдинов. Однако в берестяной грамоте № 521 (вторая половина XIV – первая половина XV века) упоминается вотола ценой в полтора рубля. Отметим, что цена коня в той же грамоте названа три рубля. То есть, вотола стоила всего лишь в два раза меньше, чем конь. Следовательно, это была добротная одежда из хорошей ткани.
Митрополит Киприан в конце XIV века писал псковскому духовенству: «А мужи бы к святому причастью в волотах не приходили, но снимаа волоты; а на ком пригодится опашень или шуба, а они бы припоясывались» .
Возмущение митрополита вызвала манера псковичей носить верхнюю одежду внакидку («на опаш»), не подпоясывая. Напомним, что в христианской традиции пояс являл собой символ смирения плоти. Киприану, приехавшему на Русь из Константинополя, показалось верхом неприличия являться в церковь в не подпоясанной верхней одежде. Простым горожанам, одетым в вотолы, митрополит просто запретил входить в церковь в верхнем платье. Иное дело бояре, которые щеголяли в церкви друг перед другом богатыми шубами и опашнями. На Руси повсеместно бытовал обычай одевать в церковь все самое лучшее. Митрополит понимал, что заставить бояр снять символы своего богатства – шубы и опашни – он не сможет. Киприан приказал подпоясывать эту одежду. Неизвестно, послушались ли приказа в Пскове, однако в Новгороде (а Псков и Новгород входили в одну церковную епархию) призыв митрополита не был услышан. На иконе середины XV века «Молящиеся новгородцы» новгородские бояре стоят в церкви в распахнутых опашнях, накинутых на плечи.
Опашень был парадной выходной одеждой знатных людей в Древней Руси. Великий князь Иван Иванович в 1358 году завещал своему сыну князю Дмитрию «опашень скорлатен сажен» , то есть, опашень, сшитый из скорлата – дорогого фландрского сукна, да еще и унизанный жемчугом.
На Руси, как и на Западе, скорлат считался одним из самых дорогих и лучших сортов сукна. В XIII-XIV веках скарлат красили преимущественно в красный цвет. Скорлат упоминается в духовной грамоте княгини Юлиании (1503 год) , «однорядка скорлатна» — в духовной грамоте углицкого князя Дмитрия Ивановича, брата Василия III (1521 год) . Ганзейские и ливонские послы в качестве даров привезли в Москву в 1494 г. скорлат и английское сукно.
В русских былинах подчеркивается, что одежду из скорлата носила верхушка общества. В былине о Соловье Будимировичс, например, дружина одевается в скорлат . В былине «Молодость Чурилы» вражеская дружина, напавшая на Киев, также одета в скорлат:
"Платье-то на всех скурлат-сукна,
Все подпоясаны источенками,
Шапки на всех черны мурманки,
Черны мурманки - золоты вершки;
А на ножках сапожки - зелен сафьян,
Носы-то шилом, пяты востры,
Круг носов-носов хоть яйцом прокати,
Под пяту-пяту воробей пролети". .
В другом варианте той же былины упоминается «дорогой скурлат» . Возможно, именно в опашни, сшитые из скорлата, одеты бояре на иконе «Молящиеся новгородцы». Именно по этому изобразительному источнику, а также по иконе XV века «Битва новгородцев с суздальцами» и по миниатюрам Радзивилловской летописи можно восстановить внешний вид новгородских опашней.
Опашень был длинной одеждой, скроенной таким образом, что его полы были короче спины. Ворот опашня был отложным, видимо из шелка контрастного цвета. По краям ворот могли обшить жемчугом. Подкладка опашня обычно была шелковая, отличного цвета от верха. Рукава были длинные, декоративные, руки в них не вдевали. Вдоль пол опашня нашивали около десятка пар петель и пуговицы. На большинстве новгородских источников бояре носят опашни внакидку на плечах, застегивая лишь одну верхнюю пуговицу. Однако, судя по миниатюрам Радзивилловской летописи, опашни могли носить и по-другому - застегивая на все пуговицы, продевая руки в специальные прорехи, сделанные в рукавах.
Другим видом богатой верхней мужской одежды была шуба. Простые горожане шили шубы из овчинных шкур. В берестяной грамоте № 129 (конец XIV века) Новгородец Есиф просит своего брата Фому: «Прислал бы ты воску да мыла да овчины добры, чтобы мы себе сшили по шубе» .
Богатые горожане шили себе шубы из дорогих шелковых тканей, подбитых драгоценным мехом.
В уже цитировавшейся духовной грамоте великого князя Ивана Калиты перечислены меховые одежды – кожух, бугай, оставленные им своим сыновьям: «сыну моему Семену кожух черленныи женчюжныи, шапка золотая. А Ивану сыну моему кожух желтая обить с женчюгом и коць великии з бармати. Андрею сыну моему бугай соболий с наплечки с великим женчюгом с каменьем, скарлатное портище сажено с бармами» .
Рис. 43. Икона «Святые Борис, Владимир и Глеб». Новгород, XV век. На князе Борисе одет модный в XV веке опашень, на Владимире – богатая шуба из темного меха, покрытая узорчатым шелком.
Гильбер де Ланноа упоминает «одежды из шелка на собольем меху, именуемые шубами», которые новгородцы привезли в дар литовскому великому князю. Более дешевым подарком, по свидетельству француза, считалась шуба из шелка, подбитая куньим мехом .
Мех считался магическим символом плодородия и богатства. Недаром языческий бог богатства Велес представлялся в облике не только змея, но и мохнатого медведя. Любопытно в этой связи, что древнерусские источники не упоминают одежд из шкуры медведя. В послании новгородского епископа Нифонта (XII в.) есть пункт, в котором владыка разъяснял священникам, что «нетуть беды ходити и в медвежине» . Видимо в широких народных массах еще сохранялось в ту пору представление о греховности убийства медведя — древнего тотема лесных славянских племен — и соответственно о греховности ношения его шкуры, с чем не соглашалась православная церковь.
Волос-Велес был очень архаичным божеством, восходящим, возможно, к охотникам палеолита, маскировавшимся в звериные шкуры и во время охоты и во время заклинательного ритуала. Лингвисты полагают, что от волосатости-«волохатости» вождей и жрецов произошло имя божества и наименование волхвов. Позднее, вероятно в неолите и в бронзовом веке, Волос стал «скотьим богом», покровителем уже прирученных зверей. К средневековью обозначилась новая ипостась божества - он стал богом богатства вообще («скотница» - казна) и хлебных запасов.
В Новгородской губернии до XX века бытовало слово «кудесы», обозначающее не только волшебные чары, но и обрядовое ряжение, окручивание в мохнатые шкуры. «Кудес», «кудесник» - так назывался замаскированный меховой одеждой человек.
В торжественных случаях, требовавших поддержания престижа или привлечения магических сил, на Руси «нарочитые люди» одевались в меха даже летом.
Еще одним важным элементом мужского костюма была шапка. В средневековой Руси мужчины носили шапки не просто для защиты головы от холода, но и как показатель принадлежности к определенной социальной группе. С тех пор сохранилась пословица – «По Сеньке шапка», то есть, на какой ступени социальной лестницы находится человек, соответственную шапку ему и следует носить. Дорогие меховые шапки входили в число подарков, преподнесенных новгородскими послами великому князю литовскому в 1421 году, о чем рассказывает Гильбер де Ланноа, который был в это время в Литве. Он же упоминает богатые вышитые шапки, которые были подарены ему литовскими феодалами .
В XV веке на Руси сложились нормы «феодальной табели о рангах», что немедленно отразилось в изобразительных источниках. Так первый мастер, иллюстрирующий Радзивилловскую летопись, копируя более архаический оригинал, оставил большинство персонажей, за исключением воинов в шлемах, с непокрытыми головами. Но уже с точки зрения второго мастера, это было недопустимым нарушением привычных норм, и он исправил «оплошность» своего предшественника. Так, всем князьям художник подрисовал полусферические шапки с дуговым орнаментом или высокие с меховой опушкой.
Именно шапки стали той деталью одежды, с помощью которой третий мастер, работавший над Радзивилловской летописью, отделил язычников от христиан в дружине князя Игоря. Христиане на миниатюре приносят присягу перед иконой, стоя на коленях и обнажив головы. Язычники напротив – приносят клятву стоя перед идолом, не снимая перед ним шапки.
Рис. 44. Воины — христиане и язычники из дружины князя Игоря, Радзивиловская летопись. Шапки и лица в правой группе дорисованы третьим мастером.
Следовательно, по мнению миниатюриста начала XVI века, язычники не снимали шапок перед своими богами. Отметим, что первый и второй мастера оставили головы всех дружинников непокрытыми – равно и у христиан, и у язычников. На миниатюрах новгородских рукописных книг, изображающих языческие игрища, головы мужчин – жрецов и скоморохов – неизменно покрыты. Но поскольку языческие идолы на этих миниатюрах отсутствуют, нельзя с уверенностью утверждать, что все языческие обряды мужчины совершали с покрытыми головами. Скорее всего, перед богами шапки все же было принято снимать, ведь этот жест на Руси во все времена означал вежливое приветствие равного себе человека или символизировал уважение перед старшим человеком. Снимая шапки, кланялись в пояс перед господином (и перед изображениями бога).
С непокрытыми головами второй мастер Радзивилловской летописи в большинстве случаев оставил священнослужителей, княжат и бояр, стоящих перед князем. На некоторых миниатюрах княжата одеты в маленькие княжеские шапочки, а новгородцы — в шапки с косым отворотом. Именно эта новгородская мода на колпаки с косыми отворотами была подмечена миниатюристом и использовалась им как отличительный признак для новгородцев . Шапки жителей других русских земель (псковичей, рязанцев) на миниатюрах так же отличаются между собой. Следовательно, мужская шапка была еще и показателем принадлежности человека к определенной территории проживания.
Наиболее распространенной формой шапки в XIV-XV веках в Новгороде был колпак, высокий, кверху суживавшийся. Внизу у колпака делались узкие косые отвороты с прорехой спереди. В таких головных уборах изображены горожане на большинстве икон и гравюр Новгорода. Но это был не единственный вид головных уборов мужчин в исследуемый период.
Во время раскопок в Новгороде археологами в слоях XIV века была обнаружена целая шапка, вяленная из войлока. На миниатюрах рукописных книг XIV-XV веков встречаются изображения высоких колпаков с меховой опушкой, причем изображены в таких шапках простые новгородцы. Возможно, именно такой вид шапок в Новгороде именовался «кивер». Слово это литовского происхождения, оно уже встречалось нам в письме митрополита Киприана. Однако, слово «кивер» было в употреблении и в Новгороде. В списке убытков новгородских купцов (1412 год) говорится: «взяли три кивере да три ножи да рукиче», то есть, три шапки, три ножа и рукавицы .
Рис. 45. Изображение новгородских охотников. Резные панели из собора святого Николая в городе Штральзунде (скамьи немецких купцов, торгующих в Новгороде), около 1400 года.
Мужские прически в Новгороде в течении XIV-XV веков изменялись, видимо, под влиянием моды. Так на изобразительных источниках XIV века мужчины-новгородцы носят коротко подстриженные волосы. Но уже на рубеже XIV-XV веков в Новгороде распространилась другая мода. Гильбер де Ланноа в своих записках особо отметил, что мужчины в Новгороде носят волосы, заплетенные в одну косу.
Слова наблюдательного фламанца подтверждают синхронные изобразительные источники. Именно с такими прическами изображены бояре на иконе «Молящиеся новгородцы». Немецкие источники этого периода свидетельствуют, что новгородцы носили длинные волосы, заплетенные в две косы. На резных панелях в соборе святого Николая в городе Штральзунде изображены новгородские охотники-звероловы. Резьба была изготовлена по заказу немецких купцов, торгующих в Новгороде. Вероятно, необычные прически новгородцев так поразили немецких купцов, что на изображениях эта деталь была нарочито гипертрофирована. Новгородцы изображены с очень длинными заплетенными косами, перекинутыми на грудь. Их длинные бороды так же заплетены в две косы.
Отметим, что в соседнем Пскове мужчины носили свободно распущенные волосы длиной до плеч, как и повсюду на Руси в то время. Вероятно, в Новгороде мода на мужскую прическу с косами распространилась благодаря финно-угорскому влиянию. Судя по археологическим находкам, новгородская культура XIV-XV веков представляла собой синтез славянских, финно-угорских и западноевропейских элементов. Вспомним, что население Новгородской земли было разноэтническим. Здесь проживали ильменские словене, корела, чудь… Людин конец Новгорода был местом расселения новгородских купцов, торговавших с Югрой (так называли народы северного пред- и Зауралья, то есть, финно-угорские народы). Контакт новгородцев в XIV-XV веках с финнами и уграми имел не только экономический характер, но иногда приводил и к брачным связям. В результате, в Новгороде распространилась мода на финно-угорские украшения и прически. Не зря на немецких резных панелях были изображены именно охотники. В отличие от славян-земледельцев, финно-угорское население Новгородской земли занималось в основном охотой и добычей пушного зверя. Гипотезу о финно-угорском происхождении моды на мужские косы подтверждает еще один источник – изображение русского зверолова на деревянной панели из собора города Любека (1440-1478 г.). Зверолов изображен в длинной рубахе, с калитой на поясе, в высоком колпаке с отворотами, то есть, в типично новгородском костюме. Его волосы заплетены в две косы, а длинная борода – в четыре косы.
Судя по высказыванию де Ланноа, мода на косы охватила все слои новгородского общества. Среди богатейших новгородских бояр в XV веке тоже были рода из «чуди» или «людиков». Однако, при сравнении изобразительных источников, видно, что бояре стригли волосы в иной манере, чем простые охотники. На иконе «Молящиеся новгородцы» хорошо видно, что волосы у мужчин, короткие спереди, сзади заплетены в одну косу. Бороды бояре либо отпускали недлинные, либо вообще брили.
Но в любом случае, мужские прически новгородцев нарушали наказ из Нового завета, гласящий, что «если муж растит волосы, то это бесчестие для него».
Мужчины в XIV-XV веках носили гораздо меньше украшений, чем женщины. Но и среди мужских украшений встречались откровенно языческие обереги. Языческими были многие изображения на перстях-печатках новгородцев XIV – XV веков. К примеру, печатные перстни с изображением свастики – коловрата в XIV веке изготавливались в самом Новгороде, в Торжке, во Пскове. Знаки, изображенные на печатках перстней, могли оттискиваться на воске, удостоверяя подпись владельца не только на частных письмах, но и на официальных документах. То есть, для новгородцев считалось нормальным заверять свою подпись языческим символом солнечного креста, вместо православного.
Основные украшения-обереги новгородцы носили на шее. В списке убытков новгородцев от 1412 года содержится жалоба, что у купцов «оборвале с ворота с шесть рублев», то есть, либо сорвали шейных украшений общей стоимости шесть рублей, либо ободрали драгоценные нашивки с воротов одежды .
Православные новгородцы носили на шее крест-тельник или иконку на шнуре-гайтане, о чем сохранилось упоминание в берестяной грамоте № 500 (начало XIV века).
Более дорогими украшениями были серебряные и золотые цепи. Новгородец Федор Остафьевич завещал: «цепецку золоту колцату, а то дал сыну своему Степану, а другую цепецку золоту враную, а то дал есми сыну своему Василью» .
В одной из новгородских грамот XV века приведена цена золотой цепи – 10 рублей . По тем временам, на эту сумму можно было купить не одну деревню.
В завещании новгородца Сильвестра (берестяная грамота № 138, начало XIV века) упоминаются «две цепи ценою в два рубля с крестом» , видимо, сделанные из серебра.
Из мужских украшений Древней Руси можно отметить еще серьгу. Мужчины, в отличие от женщин, носили серьгу только в одном ухе. Так великий князь Иван II завещал своим сыновьям Дмитрию и Ивану по одной золотой серьге с жемчугом.
Носили ли мужчины-новгородцы серьги в XIV-XV веках? Находки серег в форме вопросительного знака в Новгороде многочисленны, но определить, кто их носил – мужчины или только женщины – невозможно. Но есть одна миниатюра рукописной книги XIV века, на которой изображен мужчина в богатой одежде, с калитой на поясе и с круглой серьгой в ухе. В Золотой Орде в это время серьги в форме вопросительного знака носили и мужчины, и женщины. Вполне возможно, что эту моду переняли и новгородцы.
Рис. 49. Мужчина с серьгой в ухе. Инициал «В», Обиход церковный, Новгород, XIV век.
Еще одним своеобразным украшением мужского костюма были литые пуговицы – латунные, серебряные и даже золотые. Вот описание наряда богатыря в одной из былин:
"Шелом на шапочке, как жар горит;
Ноженки в лапотках семи шелков.
В пяты вставлено по золотому гвоздику,
В носы вплетено по дорогому яхонту.
На плечах шуба черных соболей,
Черных соболей заморских,
Под зеленым рытым бархатом,
А во петелках шелковых вплетены
Все-то божьи птичушки певучие,
А во пуговках злаченых вливаны
Все-то люты змеи, зверюшки рыкучие..."
В былине «Дюк Степанович и Чурила Пленкович» немалую роль в нарядах героев играют драгоценные пуговицы. У Чурилы «пуговки были вольячные, А лит-то вольят да красна золота, По тому ли яблоку по любскому, А петельки да из семи шелков…»
У соперника Чурилы – Дюка Степановича пуговицы были не только красивые, но и колдовские:
А пуговки были вольячные,
А лит-то вольят да красна золота,
Петельки да из семи шелков,
Да и в пуговках были левы-звери,
А в петельках были люты змеи…
Пошел-то Дюк да во божью церковь.
Зарыкали у Дюка тут левы-звери,
Засвистали у Дюка люты змеи,
Да все тут в Киеве заслушались,
А все тут-то Дюку поклонилися .
В онежской былине «О Дюке Степановиче и Чуриле Пленковиче» тоже описываются волшебные пуговицы:
А молодой боярин Дюк Степанович
Стал плеточкой по пуговкам поваживать,
Пуговкой о пуговку позванивать.
Как от пуговки было да до пуговки,
Налетели тут птицы клевучие,
Наскакали тут звери рыкучие...
В одном из древнерусских княжеских кладов Х-Х111 вв. были обнаружены четыре массивные золотые пуговицы с магическими изображениями тех самых «птиц клевучих» и «зверей рыкучих». А в новгородской археологии наличествуют пуговицы XV в. с изображением «лютого зверя» - льва. Новгородское происхождение русских былин в настоящее время признанный исследователями факт . Следовательно, в средневековом Новгороде сохранялось языческое отношение к застежкам костюма. Фибулы, булавки, пуговицы были не просто необходимой деталью одежды. Они скрепляли разрезы в ткани, следовательно, должны были обладать свойствами оберегов, чтобы преградить путь враждебным магическим силам к телу человека.
На шее кроме православного креста – тельника мужчины в Новгороде в исследуемый период носили и языческие подвески-обереги. Наиболее популярным мужским оберегом были когти и клыки диких животных. По законам первобытной магии часть тела животного заменяла целого зверя и обладала такой же охранительной силой. Такие обереги сохраняли магическое значение и в позднем средневековье. Так, в погребениях ХV-ХVI веков в Латвии находили когти и зубы медведя. Подвески, сделанные из зубов или костей животных, имели в Древней Руси широчайшее распространение. В Новгороде наиболее многочисленны подвески из просверленных клыков и когтей медведя, что неудивительно, если вспомнить, что медведь считался одним из воплощений языческого бога Велеса – покровителя богатства и торговли.
Ярким свидетельством сохранения языческих традиций в средневековом Новгороде служит находка амулета в Неревском конце в слое первой половины XIV века. Амулет состоит из кремневого неолитического наконечника копья, оправленного в медный футляр с изображением «процветшего» креста. Амулет, вероятно, носили на груди, как украшение. Крест, изображенный на футляре, основанием своим как бы повернут вверх. Восьмиконечный крест с «процветшим» основанием как раз к началу XIV века получил широкое распространение в изобразительном искусстве Руси.
Кремниевый амулет связан с поверьем о «громовых стрелах», которые образуются при ударе молнии в землю. «Громовыми стрелами» считали и белемниты, и неолитические наконечники стрел и копий. По поверью, они предохраняли от ударов молнии и пожаров, были хорошим лекарственным средством. Их использовали как обереги и амулеты.
Новгородский кремниевый наконечник копья найден внутри сруба, построенного сразу же после пожара 1311 года. По характеру инвентаря сруб ничем не отличается от обычных жилых построек XIII—XIV веков. Однако в устройстве его есть любопытная деталь: у южной стены дома, под четвертым нижним венцом, в специально вырытой ямке небольшой глубины лежали четыре детских черепа. Эта своеобразная «строительная жертва», возможно, связана с магическими действиями владельца дома — колдуна-волхва .
Тот факт, что в Новгороде в XIV веке открыто проживли волхвы, подтверждается многочисленными письменными источниками новгородского происхождения, в которых упоминаются колдуны и языческие игрища. Возникает вопрос, каким был костюм волхва, отличался ли он от одежды рядовых новгородцев?
Сохранились миниатюры в Микулином Евангелии XIV века с изображением языческих жрецов. Последовательность миниатюр в рукописной книге позволяет понять, что художник запечатлел моменты языческого праздника, связанного с культом плодородия. Жрецы изображены в обычных новгородских костюмах того времени - свитах, рубахах, сапогах. Выделяются только их шляпы – широкополые, украшенные то ли листьями, то ли перьями. Судя по другим изобразительным источникам, в Новгороде простые горожане таких шляп не носили. Следовательно, либо широкополые шляпы были отличительным признаком костюма языческого жреца, либо на миниатюрах изображены не новгородцы.
Рис. 51. Танец с мечом. Миниатюра Микулина евангелия, XIV век, Новгород.
Попробуем разобраться в содержании миниатюр. Жрецы на изображениях совершают танцы с полными ведрами или чашами, на отдельной миниатюре изображен танец с обнаженным мечом и чашей. Танцы с сосудами, наполненными хмельным обрядовым зельем, были связаны с магией вызывания дождя, с обрядами плодородия. «А друзии веруют в Стрибога, Дажьбога и Переплута, иже вертячеся ему пиют в розех… и тако веселящеся о идолах своих», - говориться в «Слове Иоанна Златоустого».
Ритуальные пляски с магическим напитком совершались и на свадьбах. В «Слове о том, како погани суще языци кланялися идолам» описывается свадебный ритуал славян, во время которого «въкладываюче срамоту и чесновиток в ведра пьют». О том же обряде идет речь в «Слове некоего христолюбца»: славяне совершали браки «с боубны и с сопельми, и с многыми чюдесы бесовскыми»; «устроивьше срамоту моужьскую и въкладывающе в ведра и в чаше, пьют и, вынемьше, осморкывают, и облизывают, и целоуют» .
Но в Микулином Евангелии изображен явно не свадебный обряд. Особый интерес представляют две миниатюры, на которых изображено жертвоприношение зайца.
Рис. 52. Танец с ведром и сосудом. Микулино евангелие, XIV век, Новгород.
Заяц в славянском фольклоре расценивается как символ мужской оплодотворяющей силы; с ним связано много эротических песенок и присловий. Фольклористы отмечают прочную связь зайца с идеей плодородия вообще и аграрного плодородия в частности. Наряду с этим общеизвестны приметы, объясняющие встречу с зайцем, как предостережение о возможном несчастье.
В соседней с Новгородом Литве культ заячьего бога был весьма распространен, о чем свидетельствует летопись Даниила Галицкого под 1252 годом: «Жряше богом своим в тайне: Нънадееви и Телявели и Диве-рикъзу, заечъему богу... Егда выехаше на поле и выбегняше заяц на поле - в лес, в рощения не вохожаше вну и не смеяше ни розгы уломити...»
То есть, «заячий бог», по литовским верованиям, был покровителем растительного мира.
Рис. 53. Ручной заяц. Микулино евангелие, XIV век, Новгород.
Возможно, широкополые шляпы на жрецах с миниатюр Микулина Евангелия должны были свидетельствовать, что художник изобразил литовских жрецов. Литва в то время оставалась языческой, поэтому миниатюры могли нести негативный оттенок, иллюстрировать нравы «поганых» народов.
Рис. 54. Жертвоприношение зайца. Микулино евангелие, XIV век, Новгород.
Рис. 55. Танец скомороха с ведром и чашей. Псалтирь XIV века, Новгород.
Анализ миниатюр позволяет сделать вывод, что именно шапки были в Новгороде основным отличительным признаком таких мужских профессий, как жрец и скоморох.
Однако все остальные бытовые подробности на миниатюрах, несомненно, новгородские. Подробно прорисованные одежда и обувь, ведра и чаши, уверенные движения танцоров, картинки ритуального состязания мужчин в силе и другие детали свидетельствуют, что мастер изображал хорошо ему известные сцены из городской жизни. В новгородской Псалтири того же XIV века, иллюстрированной другим мастером, те же танцы с чашами и ведрами исполняют скоморохи. Шапки скоморохов так же украшены листьями или перьями, как и шапки жрецов. Добавим еще, что на Руси скоморохи (наследники языческих жрецов) часто выступали с ручными обученными зайцами. Вероятно, на миниатюрах Микулина Евангелия все же изображены новгородские «игрища», посвященные культу плодородия. Одежда жрецов в Новгороде XIV века ничем особо не отличалась от одежды простых горожан, поскольку официальной религией было христианство, и хотя новгородская церковь закрывала глаза на существование многих языческих традиций, жрецы уже не «афишировали» свою специальность.
Костюм новгородцев XIV – XV веков органично сочетал в себе богатство древних традиций и элементы восточной и западной моды. Чем богаче и знатнее был горожанин, тем больше предметов одежды он надевал одновременно, и тем роскошнее были эти предметы. Покрой основных деталей одежды (рубаха, свита, штаны) был, в общем, одинаковым и у рядовых горожан, и у знатных, отличаясь лишь материалом и отделкой.
Основа древнерусского кроя – прямые линии, то есть, одежда шилась из прямоугольных полотнищ и клиньев, за счет которых одежда расширялась в подоле. Судя по изобразительным источникам, а также археологическим находкам, женские платья и мужские свиты могли быть как прямыми, цельнокроенными, так и приталенными, отрезными, со складками. Прямая пройма в одежде расширялась за счет ластвицы (ее вставляли не только в рубахи, но и в другие виды одежды – свиты, шубы).
Об основных приемах средневекового швейного дела можно узнать из «Домостроя». Согласно 34 и 35 главам этой книги, ткань кроили экономно, так, что практически не оставалось обрезков. И это не удивительно, ведь к ткани в Древней Руси относились почти так же, как к хлебу. Выбросить кусок ткани было немыслимо, все лоскутки шли в дело: «все остатки и обрезки, камчатые и тафтяные, дорогие и дешевые, золотное и шелковое, белое и крашеное, пух, оторочки и спорки, и новое и ветхое,- все было бы прибрано: мелкое - в мешочки, а остатки скручены и связаны, и все по размеру разобрано и припрятано… остатки эти и обрезки различные ко всему пригодятся в домашнем деле: заплату наставить на обветшавшей одежде, или новую удлинить, или какую из них починить, вот тогда остаток или обрезок и выручит, на рынке ведь устанешь, подбирая по цвету и виду, да втридорога и купишь, а иногда и не сыщешь. Если же придется какую одежду кроить для молодых, сыну или дочери, или молодой невестке, какая одежда ни будет, мужская и женская, любая хорошая, то, кроя, загибать нужно по два вершка и по три на подоле и по краям, возле швов и по рукавам; а как вырастет он года через два или три, или четыре, то, распоров такую одежду, загнутое выправить и снова впору будет одежда лет на пять или шесть. А какая одежда не на каждый день, кроить ее так же».
Перечень видов одежды, которые изготавливали дома, приводит тот же «Домострой»: «А хорошая жена… вместе со слугами холстов и полотен и тканей наготовит на все, что нужно: то окрашено на летники и на кафтаны, на сарафаны и на терлики, и на шубы накидки, а иное у нее для носки домашней перекроено и перешито… А рубашки нарядные мужские и женские, и штаны, - все то самой кроить или велеть при себе кроить…».
«А если случится в домашнем хозяйстве какую одежду кроить, себе и жене или детям да слугам: камчатое или тафтяное, шерстяное или златотканое, хлопчатое крашенинное или суконное, армячное или сермяжное, или шубу, или кафтан, или терлик, или однорядку, или кортель, или летник и каптур, или шапку, или нагавицы, или какое иное платье; или кожи придется кроить - на саадак, на седло, на шлею, на сумы, на сапоги, так сам господин или госпожа смотрят и подбирают товар».
При этом рекомендовалось иметь в доме «мастера свои портные и сапожники» и всякий необходимый для них инструмент — «снасть... портного мастера и сапожная» и для женского рукоделия «ино что себе изделал никто не слыхал, в чюжой двор не идешь».
К сожалению, восстановить внешний вид и смысловую нагрузку всех разновидностей костюма средневекового Новгорода уже невозможно, не смотря на все богатство археологических находок. Но культура этой уникальной в истории Руси республики не исчезла с ее падением в конце XV века. Этнография Русского Севера сохранила до наших дней традиции древних новгородцев, исконную языческую символику – в деревянной резьбе, вышивке, узорчатых поясах, в традиционном покрое одежды. Языческая мудрость не умерла в веках, доказав, тем самым, свою востребованность для последующих поколений русских людей.
Кузьмина О.В.
- Арциховский А.В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. - М., 1944. С. 4—40.
- Янин В.Л. Свинцовая крышка с тайнописью из Новгорода. // Краткие сообщения Института истории материальной культуры Академии наук СССР, 1954. С. 46.
- Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. – М., 2004. С. 609.
- Там же. С. 541.
- Арциховский А.В., Борковский В.И. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1953-1954 гг.). – М., 1958. С. 59-60.
- Хорошкевич А.Л. Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV-XV веках. – М., 1963. С. 168.
- Арциховский А.В. Одежда. // Очерки русской культуры. Ч. 1. – М., 1969. С. 282.
- Полное собрание русских летописей. Т. VIII. – Спб., 1859. С. 20.
- Григорьев Д.Н. Некрополь Троицкого собора Антониево-Дымского монастыря. // Новгород и Новгородская земля. История и археология. – Новгород, 2004. С. 72.
- Седова М.В. Ювелирные изделия Древнего Новгорода (X-XV вв.) – М., 1981. С. 31.
- Поветкин В.И. Звучащие приспособления в обиходе древних новгородцев. // Новгород и Новгородская земля. История и археология. – Новгород, 2005. С. 115.
- Покровская Л.В. Привески Людина конца средневекового Новгорода: хронология (По материалам Троицкого раскопа). // Новгород и Новгородская земля. История и археология. – Новгород, 2004. С. 161-174.
- Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв. - М.-Л., 1950. № 87. С. 349—350.
- Там же. С. 8.
- Грамоты Великого Новгорода и Пскова. – М.-Л., 1949. С 264.
- Новгород и Псков в начале XV в. (Гильбер де Ланноа). // Хрестоматия по истории СССР. – М., 1960. С. 545.
- Цитата дана по: Афанасьеф А.Н. Мифология Древней Руси. Поэтические воззрения славян на природу. – М., 2005. С. 77.
- Новгород и Псков в начале XV в. (Гильбер де Ланноа). С. 548.
- Перевалова Е.Г. Эротика в культуре хантов. // Модель в культурологии Сибири и Севера. – Екатеринбург, 1992. С. 90.
- Новгород и Псков в начале XV в. (Гильбер де Ланноа). С. 548.
- ДДГ. С. 10.
- ГВНиП. С. 171.
- Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. С. 689-690.
- ДДГ, № 87. С. 349—350.
- Шиллинг Е.М. Кубачинцы и их культура. – М.-Л., 1949. С. 28, 199-201.
- Покровская Л.В. Ювелирные украшения Людина конца средневекового Новгорода: хронология (по материалам Троицкого раскопа). // Новгородские археологические чтения - 2. – Великий Новгород, 2004. С. 157-158.
- Покровская Л.В. Ювелирные украшения Людина конца средневекового Новгорода: хронология (по материалам Троицкого раскопа). С. 157.
- Арциховский А.В. Одежда. С. 295.
- Седова М.В. Ювелирные изделия Древнего Новгорода (X-XV вв.). – М., 1981. С. 116.
- Там же. С. 122-142.
- Арциховский А.В., Борковский В.И. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1955 г.). – М., 1958. С. 17-19.
- ПСРЛ. Т. XV. – М., 2000.
- Арциховский А.В. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1952 г.). – М., 1954. С. 45.
- Российская историческая библиотека. Т. VI. С. 175.
- Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. С. 608-609.
- Даль В.И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. – СПб., 1994. С. 345.
- Арциховский А.В. Одежда. С. 292.
- ДДГ. С. 7-8.
- Там же. С. 16.
- Там же. С. 36.
- Там же. С. 61.
- Русско-ливонские акты. – СПб., 1868. С. 58-59.
- Литва и Украина в начале XV века (по Гильберу де Ланноа). // Хрестоматия по истории СССР. С. 665.
- Измова С.А. К истории кожевенного и сапожного ремесел Новгорода Великого // Материалы и исследования по археологии СССР, № 65. С. 220.
- Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. – М., 1982. С. 267.
- Российская историческая библиотека, т. VI. С. 242.
- ДДГ. С. 8.
- Там же, № 87. С. 350.
- там же, № 99. С. 411.
- Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом летом 1871 года. Т. I. – М.-Л., 1949-1951. С. 243.
- Там же. Т. III. С. 159.
- Там же. С. 304, 307-308.
- Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. С. 643-644.
- ДДГ. С. 8.
- Литва и Украина в начале XV века (по Гильберу де Ланноа). С. 665.
- Рабинович М.Г. Городской костюм. // Очерки материальной культуры русского феодального города. - М., 1988. С. 134-135.
- Литва и Украина в начале XV века (по Гильберу де Ланноа). С. 665.
- Арциховский А.В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. - М., 1944. С. 4—40.
- Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. С. 687.
- Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. С. 687-688.
- ГВНиП. С. 171.
- Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. С. 690.
- Там же. С. 533.
- Былины. Библиотека русского фольклора. – М., 1988. С. 379.
- Там же. С. 380.
- Дмитриева С.И. Географическое распространение былин. – М., 1975; Прозоров Л. Времена русских богатырей. По страницам былин в глубь времен. – М., 2006.
- Седова М.В. Амулет из древнего Новгорода. — Советская археология, 1957, № 4. С. 166.
- Аничков Е.В. Язычество и Древняя Русь. – СПб., 1914. С. 374-375; 385.