Дерево – точечный микротопографический объект заговоров. Нам известно порядка 70 фиксаций имён деревьев в восточнославянских заговорах, из которых около половины приходится на восточно-белорусские и восточно-украинские заговоры, а другая половина – на русские, среди которых наиболее заметное место занимают западно- и южнорусские. По происхождению имена деревьев в заговорах делятся на отантропонимические (дуб Дорофей, липа Матруна), оттопонимические (дуб-буян – в результате метонимического переноса с названия острова Буяна), отэтнонимические (дуб Сорочинский, ср. сарацин), а также возникшие путем онимизации апеллятивов (Царадуб <царь-дуб, дуб Ракитан <ракита). К ним примыкает значительное количество наименований, занимающих промежуточное положение между ИС и характеристическим определением (или постоянным эпитетом), ср. варианты сочетания дерево кипарис в заговорах: древо Кипаристово, древо Кепорично, древа купарес, купоросное древо, купарэз-дрэва.
Чаще всего ИС дерева появляется в составе мотива мифологического центра, маркируя точечный ландшафтный объект, где находится сакральный персонаж: без указ. м. «На горе Фаворстей, под дубом Мамврийским ту седяху Сихаил, Михаил, и ту собрашася вся силы небесныя, ангели и архангели, херувими и серафимы…» (здесь и далее тексты не атрибутируются из соображений экономии места). В подобном контексте дерево встречается в самых разных группах заговоров: от порчи и уроков, разных болезней, в скотоводческих, охотничьих, любовных и др., однако ключевое место занимают здесь заговоры от лихорадки и от укуса змей.
Несколько иначе организована группа заговорных текстов (преимущественно украинских и белорусских), где имеется обращение к дереву: могилев. «Як табе, дубя Данила, бяроза Катярина, як табе на корни не стоить так у р. б. молоденца зубищу-темяннику ня бывать»; могилев. «Добры дянь, дуб Лебядин! У тябе доччка, ў мяне сын…»; могилев. «I ты, матка ліпа Валляна, ліпа красная дзявіца, і ты, труцень Іван, параней уставайце, сваіх дзетак пабуджайце і пасылайце іх у цёмныя лясы, у шчырыя бары»; укр. «Добры вичер тоби, Хноте-березе, а крыныче Павле, а водо Ульяно…».
Уже по приведенным примерам несложно заметить избирательность заговоров в отношении породы именуемого дерева: ИС присваивается почти исключительно дубу (единично липе и березе), хотя в целом в заговорах, особенно украинских и белорусских, фигурирует много других пород – груша, липа, яблоня, верба и др.
Обращает на себя внимание, что среди имен деревьев, образованных от личных антропонимов, нет базовых частотных наименований – они крайне разнообразны: олон. Егор дуб, сиб. древо Ерофей, без указ. м. дуб Касткатин (< Ефим), могилев. дубя Данила, бяроза Катярина и др. Обилие имен деревьев принципиально отличает систему их номинации от других заговорных топонимов (наименований рек, морей, гор, островов, городов и камней), среди которых, как правило, выделяются «ядерные», наиболее частотные онимы (ср. хотя бы остров Буян и камень Алатырь).
Имена деревьев, равные личным антропонимам, в некоторых случаях «асемантичны» и могут быть мотивированы явлениями формального порядка – ритмом, фонетическими перекличками и пр. (ср. сочетание дуб Якуб), но есть и случаи семантической мотивированности таких имен: скажем, имя Семён в составе заговора от «нестоячки» появилось, возможно, в результате притяжения к слову семя: волгогр. «На яру, на Тереке на быстрине стоит Семён-дуб. У этого дуба корни зелены и тверды, так и раба и. р. подмудная жила завсегда была тверда».
Вместе с тем даже при отсутствии явного «лидера» среди отантропонимических имен деревьев в восточнославянских заговорах прослеживается тенденция к появлению проприальных обозначений дуба, детерминированных с географической и функциональной точки зрения. Так, дуб Мильян встречается на территории смоленско-белорусского пограничья в составе заговоров от укуса змеи; дуб Лаврентий – в вятско-костромской зоне в заговорах от лихорадки; дуб Сорочинский – на Русском Севере, Северо-Западе и в Белоруссии в любовных заговорах; дуб стародуб – в юго-западнорусских областях и Восточной Белоруссии и т. д.
Появление имени у дуба часто мотивировано онимизацией пространства в заговоре в целом, инерцией онимизации, когда вслед за одним мифотопонимом появляется другой, а за ним – и другие имена собственные: харьков. «На мори на окияни, на острови Буяни там стояв дуб Хвылып, там трыдевъять орлей розносылы перелоги». Вслед за мифотопонимами в заговорах возникают и имена персонажей: литов. «На море, на океане стоит дуб Фараон. На тым дубу Фараоне сидит змея Сарафея». Онимическая инерция может проявляться не только в самом факте наделения именами различных актантов экспозиции заговора, но и в передаче «по цепочке» лексической «материи» от одного имени к другому. Ср. гомел. «На гарэ стаiць дуб Iвала, пад тым дубам ляжыць вуж, чэсны муж Iвалга», где явно прослеживается лексическая эстафета Iвала ↔ Iвалга.
Что касается имен-эпитетов дерева, то среди них постоянные элементы присутствуют: это широко известные дуб Сорочинский (также дуб сарацынской, дуб саракавец) и дуб Мамврийский (представленный в заговорных текстах в составе обширного ряда вариантов, в том числе контаминантов: дуб Маврий, дуб Маврийский, дерево Мамрийское, дуб мамрыський, марьяновский дуб, дуб Мавританский, дуб Маревской), дуб-стародуб (скородуб) и дерево карколист – также с вариантами. Такие имена дают сложное разнообразие случаев на оси «имя нарицательное ↔ имя собственное». Для определения статуса имени и его этимологизации удобнее всего рассматривать ряды вариантных обозначений дерева (эпитетов), имеющих сходный внешний облик и фигурирующих в текстах со сходной мотивной структурой.
В качестве примера такого анализа обратимся к группе ИС с мощным варьированием, которую условно назовем «группой карколиста». Вот входящие в нее факты: ■ могилев. дуб Карiкора, днепропетр. дуб Карюковий, в.-белорус. (?) дуб корьков; ■ без указ. м., кубан. д(е)рево карколист, перм. дерево Карколист, гомел. дзерава каркалiста, амур. дерево карколисто, орлов. дерево корколист; ■ кубан. древо краколист, арх. дуб краколистый; ■ литов. дуб колоколист, гомел. дуб-колоколов; ■ без указ. м., саратов. (?) дуб крековастый, влг. дуб крекостый, елаб. дуб креповастый, рус. без указ. м. дуб крякновист, новг. кряковатый дуб, без указ. м. дуб кряковистый; ■ гомел. дуб Кракаў, арх. дуб кряков, смол. дуб-кряк.
Проще всего в этой группе выявляются результаты позднейших народно-этимологических сближений (креповастый при аттракции к крепкий, колоколист и колоколов – в ходе притяжения к колоколу). Что касается остальных фактов, то «эпицентр», вероятно, принадлежит гнезду праслав. *kъrkolъ / *kъrkolь, континуантами которого являются рус. пск. кóрокол ‘выкорчеванный пень’, кóроколь ‘ответвление ветви’, твер. корколя́тый ‘суковатый’, блр. диал. каркалiна ‘кривое, раскидистое дерево’, каркалiсты ‘суковатый, кривой’ и др., а исходное значение – ‘кривая, суковатая палка, дерево’ [ЭССЯ, 13: 217].
Формы типа крековастый, крекостый, кряковатый появились, очевидно, вследствие «скрещивания» cлов из гнезда *kъrkolъ / *kъrkolь с продолжениями *krękъ (этимологически родственного *kręgъ и *kręžь) и *kręky / *krękъva (являющегося вариантом к *kroky/-ъve, *kraky). Эти два гнезда близки и фонетически, и семантически; различия лишь в том, что в первом преобладает семантика собственно дерева (точнее, кряжа, коряги), а во втором – конструкций из дерева (обычно частей саней или телеги), причем, как правило, изогнутого. Понятно, что эти два гнезда создают практически единое морфо-семантическое поле, – и развести континуанты по исходным «ячейкам» не всегда возможно (например, ср.-урал. кряк ‘утолщенная часть ствола дерева, кряж’ [СРГСУ, 2: 69] уверенно входит в *krękъ, в то время как арх. кря́квина ‘кривое дерево’ [СГРС, 6: 207] формально ближе к *krękъva, а семантически – к *krękъ, и т. д.).
Таким образом, «группа карколиста» – это обширное и гетерогенное по происхождению текстовое поле, объединяемое фонетически вокруг комплекса к-р-к с варьируемыми гласными нижнего и среднего подъема, а с точки зрения семантики – значениями раскидистого, суковатого, искривленного дерева, дубины. Если в системе языка слова из этого поля имеют некоторую степень экспрессии, обусловленной как формой, так и значением, то в магическом тексте эта экспрессия усиливается, а установка на эффекты вербальной магии, связанная с заговорной речью, «расковывает» исполнителя, подвигая на дальнейшие преобразования слов, входящих в поле. Из-за таких сближений и трансформаций появляются весьма далекие от исходных имен формы.
Обращаясь к вопросу о проприальном/апеллятивном статусе лексики из «группы карколиста», отметим, что нет сомнений в апеллятивной природе сочетаний типа дерево корколист или дуб кряковистый, поскольку соответствующие слова отмечены в нефольклорном употреблении именно как нарицательные, а их функция эпитета в данном случае несомненна (ср. схожее заговорное: витеб. дуб широколист, юж.-урал. дуб закоренест и пр.). С другой стороны, такие факты, как дуб Кракаў, дуб Карiкора, дуб Карюковий, дуб корьков, могут быть квалифицированы как имена собственные, поскольку они наиболее близки к немотивированным «этикеткам». Остальные слова дают плавные переходы на оси «имя нарицательное ↔ имя собственное».
Эта статья содержит только предварительные замечания к теме: очевидно, что проблема ИС деревьев в заговорах нуждается в системной и подробной разработке; особенно это касается «темных» онимов, многие из которых до сих пор надежно не реконструированы. Так, например, понимание судьбы слов из «группы карколиста» помогает связывать юж.-урал. Киндяшное древо («пойду я к Киндяшному древу, на Киндяшном древе сидит Киндяшняя птичка без когтей») с олон. киндя́га ‘большая дубина’, арх. киньдюгá ‘березовый или ивовый очищенный от коры кол, палка’ [РДЭС: 300], подозревая миграцию рукописного заговора, содержащего этот факт, с Русского Севера на Южный Урал. Фундированный анализ, который продолжит наше исследование топонимии заговоров, еще впереди.
Т.А. Агапкина, Е.Л. Березович, О.Д. Сурикова
Литература и источники:
- РДЭС – Мызников С.А. Русский диалектный этимологический словарь. Лексика контактных регионов. Москва; Санкт-Петербург: Нестор-История, 2019. 1064 с.
- СГРС – Словарь говоров Русского Севера. Т. 1- / под ред. А. К. Матвеева. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001-.
- СРГСУ – Словарь русских говоров Среднего Урала: в 7 т. / под ред.
- А.К. Матвеева. Свердловск: Среднеурал. кн. изд-во: Изд-во Урал. ун-та, 1964–1987.
- ЭССЯ – Этимологический словарь славянских языков: праславянский лексический фонд. Вып. 1– / под ред. О.Н. Трубачева, А.Ф. Журавлева. Москва: Наука, 1974–.