Знание о погребальных ритуалах, представленное в общих работах по этнографии русских (см.: [Кремлева, 2005]), зависит от степени изученности регионов их проживания, которая пока недостаточна. В частности, по обширному уральскому краю нет специального исследования, хотя этнографические описания, материалы, заметки, позволяющие это сделать, в массовом порядке появляются здесь с середины XIX в. В нашей статье предпринята попытка дать инвариант похорон, бытовавший на территории дореволюционного Урала.
Ритуальные действия начинались с манипуляций над трупом. Если у покойника не закрывались глаза, то в целях предосторожности (чтобы он не увидел кого-либо из живых и не увёл с собой) на них клали копейку [Стяжкин, 1928, с. 132]. В Малмыжском уезде Вятской губернии с умершего никогда не снимали рубашку через голову, а раздирали её вдоль тела. После этого обмывали тело водою и «наряжали» в новое чистое белье [Осокин, 1856, с. 82]. В Слободском уезде этой губернии покойника мыли на лавке, подстелив под неё солому и подставив стиральное корыто, в которое стекала вода [Полушкина, 1892, с. 250–251]. «Погребальное одеяние» было новым, праздничным, лучшим. В Чердыни девушку «на тот свет» наряжали как невесту и весь гроб убирали цветами [Корнаухов, 1848, с. 57]. В Киргинской слободе Ирбитского уезда Пермской губернии умерших одевали в ту одежду, «которую они более любили носить» [Удинцев, 1866, с. 403]. В Стряпунинской волости Оханского уезда этой губернии хоронили в лаптях, причем онучи навертывали в обратную сторону — справа налево. Поверх одежды надевался саван или тело покрывалось большим изгребным холстом [Серебренников, 1918, с. 3]. Покойников также опоясывали большим нитяным поясом, обертывали их ноги холщовыми тряпками и завязывали нитками [ГАСО, ф. 12, оп. 1, д. 1611, л. 3]. «В простонародье, — пояснял А. Кривощеков такие действия оренбургских казаков, — у каждого умершего связывают руки и ноги нитками, чтобы они не расходились» [1913, с. 47–48]. В горнозаводских районах женские смертные рубахи кроились без шва на плечах [ГАСО, ф. 12, оп. 1, д. 458, л. 4]. Здесь был распространен обычай хоронить в лаптях, у православных Невьянского завода также в «калишках» — суконных или вязанных из плотных нитей тапочках [ГАСО, ф. 101, оп. 1, д. 575, л. 30; Крупянская, Полищук, 1971, с. 83–84]. В Ирбитском заводе обращали внимание на материал, из которого был изготовлен надетый на покойного крест. Следили, чтобы он был непременно медным [Удинцев, 1862, с. 400].
Близкие покойного были озабочены приготовлением для него гроба и могилы. В Малмыжском уезде Вятской губернии они «хлопотали» только о том, чтобы гроб не «развалился» до могилы, поэтому делали его «как попало» [Осокин, 1856, с. 82]. В с. Песчанском Верхнетеченской волости Шадринского уезда Пермской губернии щепу и куски дерева, оставшиеся от изготовления гроба, вывозили вместе с навозом за селение [АГО, ф. 29. оп. 1, ф. 12, л. 7 об.]. Запрет — не сжигать в печи стружки от гроба, а бросать их «на волю» — объясняли тем, что покойнику будет от них на том свете жарко [Моллесон, 1869, с. 7]. В Горском приходе Осинского уезда той же губернии считали грехом топить печку таким «щепьем» и выносили его в поле [Шишонко, 1884б, с. 156]. В Стряпунинской волости Оханского уезда «отходы производства» уносили в лес [Серебрянников, 1918, с. 4]. В с. Исаево Оренбургской губернии считали необходимым рыть могилу в день похорон, а не оставлять её готовую на ночь, чтобы «сатана не завел там гнезда» [Малмецкий, 1873, с. 232]. «Копальш(щ)икам» могилы и «плакальш(щ)ицам» в Стряпунинской волости платили деньги и дарили что-нибудь из вещей умершего: рубашку, платок. В Киргинской слободе Ирбитского уезда Пермской губернии с копавшими могилу и делав шими гроб рассчитывались обязательно вином, а не деньгами [Удинцев, 1866, с. 403]. В Слободском уезде Вятской губернии домашние мастерили «домовище» сами, сбивая толстые доски большими гвоздями. Туда настилали листьев от березовых веников, «в голову» с приговором: «Любил ведь покойный попариться-то!» — клали целый веник. Листву застилали холстом. В изголовье полагалась холщовая подушка, набитая изгребями и волосами, вычесанными с головы покойного во время обмывания. Уложенное в гроб тело одевали покровом [Полушкина, 1892, с. 251]. С момента «положения во гроб» над покойным произносили погребальные молитвы (каноны или псалтырь), ведь его душа проходила страшные мытарства. Поскольку на мертвого «посягали черти и связанные с ними люди», то бдение не прекращалось и ночью. В Стряпунинской волости Оханского уезда собирали «ученых» — «хорошо грамотных лиц из народа, приглашаемых на моления для пения и чтения», — которые читали над умершим псалтырь, сопровождая чтение также пением [Серебрянников, 1918, с. 3].
«Умершего обыкновенно стараются спрятать в день его смерти», — с удивлением писал М.И. Осокин о порядках в Малмыжском уезде Вятской губернии. «Прежде, говорят, бывало,— продолжал он,— крестьянин оставит покойника на паперти или даже на улице, если священник, не согласится похоронить его в день его смерти, и после ни за что бывало, не явится к погребению» [Осокин, 1856, с. 82]. Такое «варварское обыкновение» возникло, вероятно, под влиянием мусульман. Суеверие: «В ночь душу покойника черт непременно задавит в церкви, если тело его не будет похоронено прежде захождения солнца» — весьма похоже на положения ислама [Полушкина, 1892, с. 251–253]. В Слободском уезде Вятской губернии мертвое тело оставляли в доме также «недолго: полсуток, много уж сутки». Родные и знакомые приходили проститься, собирались желающие проводить умершего. В деревне проводы и прощание происходили быстро: гроб выносили из избы, ставили на телегу или сани и везли в село, отпевать в храме [Там же, с. 252]. Перед выносом гроб в Стряпунинской волости Пермской губернии ставили на середину избы и падали мертвому три раза «в ноги», произнося при этом: «прости ми(е)ня, раб Божей». К «прощанию» была приурочена раздача денег и вещей покойного «в знак памяти». Их подавали через тело усопшего, а затем садились обедать. На обеде старший из «ученых» сидел в переднем углу, разговор шел о добрых делах покойного и о грехах «вообще», родственники же непременно «по солнцу» раздавали «ученым» деньги. После обеда отвозили покойника в церковь. Гроб выносили, держа в руках свечи [Серебрянников, 1918, с. 3]. При выносе гроба в с. Мурзинском Верхотурского уезда этой губернии «тотчас» на несколько минут затворяли дверь той комнаты, где лежал покойный [АГО, ф. 29, оп. 1, д. 13, л. 3]. В с. Спасобардинском Кунгурского уезда также на короткое время затворяли всех домашних или хотя бы кого-то одного из них. Основа действий охранительная — чтобы только покойник уходил из дома вон, а все прочие оставались живыми и здоровыми. Чтобы не бояться мертвеца, советовали сесть на место, где он обычно сидел при жизни [Там же, д. 12, л. 7 об.]. С аналогичной целью старались «пощупать» ноги умершего [Попов, 1880, с. 59]. В Слободском уезде Вятской губернии это действие приурочивали к последнему прощанию: «Обходя вокруг гроба, некоторые трогали покойника за ноги для того, чтобы не бояться потом» [Полушкина, 1892, с. 254].
При выносе гроба в Верхне-Уфалейском заводе Пермской губернии первому встречному подавалась холстина, которой была прикрыта грудь умершего. Эта «первая милостыня» должна была «встретить усопшаго и много помочь ему на другом свете» [АГО, ф. 29, оп. 1, д. 19, л. 3]. В Холунитском заводе Вятской губернии первый человек, повстречавшийся похоронной процессии, получал полотняный сверток, в котором находились деньги, пожертвованные при прощании с умершим. Ранее полотно расстилали на столе в его доме, и приходящие оставляли там монеты [Полушкина, 1892, с. 251]. В Зюздинском крае Глазовского уезда этой губернии для транспортировки покойников использовали исключительно дровни. «Когда стоит грязь, — сообщал очевидец, — то дровни тащатся довольно легко, но в сухое время пара лошадей едва тянет печальный груз из дома до церкви и потом на кладбище» [Штейнфельд, 1892, с. 287]. На гроб мог садиться кто-то из близких родственников покойного (обязательно в шапке) и «проводничивал» [АГО, ф. 29, оп. 1, д. 12, л. 7 об.]. П.С. Богословский отмечал, что если умирал мужчина, то на его гроб могли сесть дети, но жена ни под каким видом не должна была этого делать, а муж мог садиться на гроб умершей жены [1924, с. 74]. В Малмыжском уезде Вятской губернии гроб «вез к церкви кто-нибудь из домашних» [Осокин, 1856, с. 82]. На нем мог сидеть любой член семьи: отец, мать, жена, сын, дочь. Таким же образом поступали «провожатые» из обрусевших пермяков [Шишонко, 1884а, с. 613].
О звоне по покойному сообщали в 1848 г. из Богословского завода. В Дедюхинском заводе первым делом «о всяком покойнике от однодневного младенца, до столетнего старца, кроме нищих, не могших дать церковникам 6 копеек серебром», также звонили в колокола. Услыхав звон, народ считал нужным отправиться в дом усопшего на первую панихиду [АГО, ф. 29, оп. 1, д. 22, л. 4; Петухов, 1864, с. 119]. «Печальный» звон колоколов разносился при вносе гроба в церкви Слободского уезда Вятской губернии. Хотя бедняков, как и дедюхинских нищих, провожали в «земное жилище» тихо, уныло, без звона. Скорбная деревенская процессия здесь обычно останавливалась в 100 саженях от сельской церкви, оттуда приносили образа и «одр», на который ставили гроб, приходил священник с причтом и служил над умершим литию. Уже в храме «кругом» гроба ставили свечи и во время обедни «присутствующие усердно молились о упокоении души новопреставленного» [Полушкина, 1892, с. 252]. В селе Сунском этого уезда церковному сторожу вручали каравай хлеба. «Без чего, — замечал очевидец, — и покойника-то возить не водится» [Там же]. В селе Саратовка Оренбургской губернии священнику и дьякону дарили по полотенцу, «а прочим лицам, которые несут самого покойника или иконы и проч/ее/, дается по платку». «Само собою разумеется, — отмечал наблюдатель, — что достоинство подобного рода подарков на память зависит от того достатка, в каком жил покойник».
«...Саратовцы, — сообщал В. Покровский, — придают великое значение молитве целым обществом, миром, и такая общественная молитва считается по их понятиям особенно приличной и необходимой в случаях смерти одного из членов общины сельской». «Останавливаюсь на этом факте вот почему, — пояснял далее он. — Так называемые разные интеллигентные люди, время от времени посещавшие нашу саратовскую церковь, все без исключения были удивлены подобного рода обстоятельством и недоумевали, зачем это частные лица поминаются целым обществом». И заявлял: «Это совершается самим обществом, по его желанию и понятию, без постороннего влияния» [Покровский, 1905, с. 335]. В Кисловской волости Екатеринбургского уезда Пермской губернии в начале XX в. на похороны собирались жители, «если не всей деревни, то улицы обыкновенно уже всегда». Прощаясь с покойным, целовали его в лоб и губы [Шагов, 1914, с. 512]. В Рождественской волости Соликамского уезда этой губернии общинная солидарность проявлялось в том, что «каждый совершенно безвозмездно старался помочь, чем может», родственникам пережить потерю близкого человека [Волочнев, 1890, с. 132]. В Слободском уезде Вятской губернии также «много народа собиралось на похороны: близкая и даже вся дальняя, очень дальняя родня и близкие знакомые покойного не отказываются отдать ему последний долг». Все родственники и «званные» привозили «семейным» умершего «стряпню» [Полушкина, 1892, с. 252].
Подчеркивалась и сплоченность половозрастной группы: провожать «молодую или пожилую девушку» в Чердыни собиралось множество девиц, «часто и совсем не знавших усопшей». Они несли гроб и крышку от него из дома до кладбища. После похорон родственники покойной раздавали им на память «красоты» — «ленты, как на свадьбе» [Корнаухов, 1848, с. 57–58]. В сельской местности Камышловского уезда молодые участницы похорон получали в качестве памятного подарка цветы, носовые или головные ситцевые платки [Стяжкин, 1828, с. 133]. В Добрянском заводе также существовал «замечательный обычай сопровождать похоронное шествие умершей молодой девицы хором девиц из близких ее знакомых от 15 до 20 лет». Они исполняли «что-то среднее между похоронным причитанием и свадебной песней», а гроб был густо увешан лентами «всевозможных цветов» [Похоронные песни…, 1888, с. 275]. На общем фоне похороны в Малмыжском уезде Вятской губернии выглядели как «дурной обычай». Они не были коллективным действием: процессии здесь не предусматривалось. «Для того, чтоб вынести покойника из экипажа в церковь и из церкви обратно, чтоб на кладбище донести гроб от телеги до могилы и спустить его туда, один из родственников покойника обыкновенно нанимает себе на подмогу двух-трех беднейших крестьян, живущих близ погоста, и то, разумеется, только в случае, если гроб будет большой и одному или двоим с ним не справиться»,— сообщал М.И. Осокин. «…Никак не более двух-трех человек из дому присутствуют при погребении усопшего. Родственники покойного не считают обязанностью помолиться об упокоении души его при погребении тела», — с удивлением констатировал он [Осокин, 1856, с. 82].
При окончании «отпетия» в Слободском уезде «все присутствующие прикладывались сначала к образу, принесенному из дома с покойником, потом прощались в последний раз» с ним. Священник читал разрешительную молитву, клал ее в руки умершего, и того закрывали покровом. Если предварительно проводился обряд соборования, то дополнительно на покров «крестообразно» лили масло и «посыпали землей». Под пение «трисвятого» гроб выносили из церкви, сопровождавшие «вслед ему кланялись в землю» [Полушкина, 1892, с. 254]. В Чердыни «по принесении» мертвого тела в церковь каждый провожающий ставил от себя на гроб свечу, полагая, «будто бы умерший и сам после встретит их также со свечей». После выноса из церкви гроб с покойным без остановки несли до кладбища [Корнаухов, 1848, с. 58]. В момент закрытия гроба туда клали горевшие в руках при отпевании свечи. Жители Березовского завода верили, что «с этими светильниками покойник выйдет навстречу Христу при втором пришествии». При опускании гроба в могилу совершали обряд «последней разлуки» — близкие и родные бросали в могилу носовые платки [Топорков, 1881, с. 308]. В Стряпунинской волости Оханского уезда Пермской губернии гроб спускали на мочалах, которые оставляли в могиле. Каждый из присутствующих бросал в могилу несколько лопат земли. Немного земли забирали домой, чтобы не бояться потом покойного [Серебрянников, 1918, с. 3]. В с. Спасобардинском Кунгурского уезда этой губернии всем присутствующим при погребении в виде милостыни раздавали деньги, иногда по медному гривеннику, «дабы от души помолился богу всяк о упокоении усопшего в вечности блаженной» [АГО, ф. 29, оп. 1, д. 75, л. 7]. И.Я. Стяжкин также сообщает, что «оставшиеся после покойника вещи, обыкновенно, рубахи, штаны, юбки, шали», дарили родственникам «для помина» [1928, с. 133]. У обрусевших пермяков было принято оставлять на кладбище и дровни. В Зюздинском крае Вятской губернии имелось поверье, что «дровни, на которых везли покойника, уже не могут быть никуда употребляемы, почему их всегда и бросали неподалеку» от погоста [Шишонко, 1884а, с. 613; Штейнфельд, 1892, с. 287–288].
После погребения совершалось очищение помещения, в котором находился покойник, и людей, принимавших участие в похоронах. В избе мыли полы, полати, лавки, стены [Осокин, 1856, с. 82]. В с. Мурзинском Верхотурского уезда Пермской губернии оставшиеся дома еще раньше (во время похорон) обязаны были вымыть пол [АГО, ф. 29, оп. 1, д. 13, л. 3]. В Слободском уезде Вятской губернии это делали «тотчас» после проводов покойника [Полушкина, 1892, с. 252]. Все домочадцы должны были вымыться в бане, в крайнем случае — умыться, чтобы не тосковать по усопшему [Попов, 1880, с. 59]. Если в доме имелось двое дверей, то людей с похорон впускали в те, из которых не выносили гроб [Стяжкин, 1928, с. 132]. В обрядовых действиях, направленных на то, чтобы покойник не «блазнил» и не звал с собой, большую роль играла печь. В нее велели заглянуть провожатым усопшего, говоря, что в щель печи выпал кирпич [ГАСО, ф. 101, оп. 1, д. 756, л. 851]. «Сетующему об умершем» натирали грудь землей с могилы [АГО, ф. 29, оп. 1, д. 12, л. 7 об.].
Погребальные ритуалы считаются с трудом поддающимися изменениям, поэтому наиболее устойчивыми среди семейных переходных обрядов. Уральская региональная традиция наряду с гомогенностью выявляет широкую географическую изменчивость и вариативность даже мелких деталей похорон. Территориальное разнообразие как результат и залог изменений во времени вызывает сомнения в незыблемости похоронной обрядности.
С.В. Голикова
Библиографический список:
- Богословский П.С. Материалы по народному быту, фольклору и литературной старине // Перм. краевед. сб. Пермь, 1924. Вып. 1. С. 74–80.
- Волочнев П. Пушкарская сельская поземельная община Рождественской волости Соликамского уезда // Сб. Перм. земства. 1890. № 3. С. 111–133.
- Корнаухов Н. Этнографические черты города Чердыни Пермской губернии // Отеч. зап. 1848. № 3. Отд. 8. С. 49–58.
- Кремлева И.А. Похоронно-поминальные обычаи и обряды // Русские. Сер. Народы и культуры. М.: Наука, 2005. С. 517–532.
- Кривощеков А. Поверья и предрассудки у оренбургских казаков // Вестн. Оренб. учеб. округа. 1913. № 2.
- Крупянская В.Ю., Полищук Н.С. Культура и быт рабочих горнозаводского Урала (конец XIX — начало XX в.). М.: Наука, 1971. 288 с.
- Малмецкий В. Село Исаево // Оренб. епарх. ведомости. 1873. № 6.
- Моллесон И. Очерк народной медицины в России // Архив судебной медицины и общественной гигиены. 1869. № 4. Отд. 3.
- Осокин М.И. Народный быт в северо-восточной России. Записки о Малмыжском уезде (в Вятской губернии) // Современник. 1856. Т. 59. Отд. Смесь.
- Петухов Д. Горный город Дедюхин и окольные местности. СПб., 1864
- Полушкина А.Л. Поверья, обряды и обычаи при рождении, браке и смерти крестьян Слободского уезда: (Этнографический очерк). Изд. под ред. И.М. Софийского // Календарь Вятской губернии на 1893 год. Вятка, 1892. Отд. 2.
- Покровский В. Село Саратовка: (Материалы для историко-статистического описание приходов Илецкой линии Оренбургской губернии и уезда) // Оренб. епарх. ведомости. 1905. № 9.
- Попов В.А. Предрассудки и суеверия в Пермском уезде // Перм. губерн. ведомости. 1880. № 13.
- Похоронные песни Добрянского завода // Перм. губерн. ведомости. 1888. № 70.
- Серебрянников В. Похоронные обычаи и причитания по умершим у крестьян Стряпунинской волости, Оханского уезда, Пермской губернии. Пермь, 1918.
- Стяжкин И.Я. Из камышловских этнографических наблюдений // Перм. краевед. сб. Пермь, 1928. Вып. 4.
- Топорков А. Березовский завод Екатеринбургского уезда (историческое и этнографическое описание) // Перм. епарх. ведомости. 1881. № 27.
- Удинцев И. Ирбитский завод // Перм. губерн. ведомости. 1862. № 28.
- Удинцев И. Заметки о Киргинской слободе // Перм. губерн. ведомости. 1866. № 99.
- Шагов А.М. Кисловская волость Екатеринбургского уезда (санитарно-бытовое описание) // Врачебно-санитарная хроника Пермской губернии. 1914. № 9.
- Шишонко В.Н. Пермская летопись. Третий период. Пермь, 1884а.
- Шишонко В.Н. Пермская летопись. Четвертый период. Пермь, 1884б.
- Штейнфельд Н.П. Зюздинский край (Глазовского уезда) // Календарь Вятской губернии на 1893 год. Вятка, 1892. Отд. 2.