О реконструкции праславянского календаря

(К проблеме этногенеза славян)

Среди разнообразных источников, привлекавшихся до сих пор в дискуссиях по проблеме этногенеза славянских народов, в недостаточной мере учитывались временные представления древних славян, особенно праславянский календарь. Хотя лингвистами проделана большая и плодотворная работа в области этимологии славянских наименований месяцев, однако предложенные реконструкции календаря в целом нуждаются в уточнении.

Л. Нидерле на основании сравнительного анализа названий месяцев во всех славянских языках пришел к скептическому выводу относительно существования у древних славян единой календарной системы, утверждая, что у них «не было еще различий двенадцати месяцев с соответствующими названиями», что они пользовались сезонными определениями для времени мороза, цветения травы и т. п., а постоянная номенклатура установилась лишь с введением юлианского календаря, с которым расселившиеся славянские народы стали соотносить различные сезонные наименования, возникшие еще в эпоху славянского единства (1).

Прямо противоположное утверждение находим в статье современного чехословацкого лингвиста В. Шаура, составившего наиболее полную обзорную таблицу названий месяцев у всех славянских народов: «Распространено мнение, что один и тот же месяц праславяне обозначали несколькими словами. По нашему мнению, данные диалектов обнаруживают такое состояние в историческую эпоху, однако для эпохи праславянского единства то же самое предполагать нельзя. Измерение времени (календарь) столь важно для сельскохозяйственных работ, что в эпоху, когда время можно было измерять только при помощи данных, полученных из наблюдений над небом и погодой, необходима была самая точная однозначность и определенность соответствующих названий отрезков времени» (2).

Почти все писавшие о праславянском календаре в целом или толковавшие названия того или иного месяца опирались прежде всего на старейшие памятники славянской письменности, причем соотносили каждый месяц юлианского календаря с определенным названием на старославянском (церковнославянском) и древнерусском языках. Пользуясь пока этим традиционным способом, сопоставим юлианский календарь, во-первых, с зафиксированными названиями месяцев в Остромировом Евангелии (XI в.), в Галицком Четвероевангелии (1144 г.), в Стихираре XII в., в Полоцком харатейном Евангелии и в некоторых других памятниках средневековой русской письменности и, во-вторых, сравним эти названия с соответствующими рядами в таблицах названных чехословацких исследователей (3).

Как следует из приведенной таблицы, более объективно номенклатура месяцев, встречающаяся в письменности, воспроизведена в книге Л. Нидерле.
Разумеется, одних названий, зафиксированных в древнейших памятниках на старославянском и древнерусском языках, недостаточно, чтобы реконструировать праславянский календарь. Для этого необходимо привлечь данные сравнительной лингвистики, учесть соответствующую лексику на всех славянских языках – как в старых памятниках, так и в живых языках, включая диалекты, что и делает, в частности, В. Шаур. В его таблице учтено свыше 200 различных названий. Более обстоятельное исследование отдельных языков и их диалектов значительно увеличило бы эту цифру. Достаточно сказать, что Т. Голыньска-Баранова приводит около 100 названий на одном украинском языке (4)! Все это лексическое богатство предоставляет этнографу и фольклористу интереснейший, далеко не исчерпанный материал для изучения не только народных календарей, но и для суждений о мировоззрении, трудовых навыках, особенностях образного мышления, бытовом укладе того или иного славянского народа (5).

Однако В. Шаур прав, когда утверждает, что лишь немногие из большого количества названий могут быть отнесены к эпохе славянской общности. Исконными могут считаться лишь те, которые имеют генетическое сходство в разных славянских языках. Такими названиями являются следующие (приводим их здесь в русском варианте): просинец, сечень, лютый, снежень, сухий, березень, цветень (кветень), травень, изок, червень, липень, рюен, серпень, вересень, листопад, паздерник, грудень, студеный (студень). Но надо считаться с тем, что не все эти названия распространены в равной мере: некоторые из них встречаются лишь в языках, имеющих самое близкое родство («снежен» в древнерусском и «снежань» в белорусском), другие – у народов хотя и принадлежащих к разным языковым группам, но вступавших в непосредственные языковые контакты («лютый» – в древнерусском, белорусском, украинском и польском), третьи – у народов, относящихся к разным языковым группам и непосредственно не соприкасающихся. Очевидно, с наибольшей уверенностью и доказательностью можно говорить об исконности названий, встречающихся у народов, принадлежащих к трем ветвям славянских языков – восточнославянской, западнославянской и южнославянской. Таких общеславянских названий 14, что позволяет реконструировать их праславянскую форму: *prosinьcь, *sěčьnь, *berzьnь, *cvĕtьnь, *travьnь, *čьrvьnь, *lipьnь, *sьrpьnь, *rujьnь, *versьnь, *listopadъ, *pazdernikъ, *grudьnь, *studьnь (6).

Можно предположить, что праславянская номенклатура, относящаяся к месяцам, не ограничивалась перечисленными названиями. Вероятно, древнерусские названия «сухый» и «изок» также были известны славянским племенам до их расселения, поскольку эти названия встречаются у народов, принадлежащих к разным и неконтактным языковым группам: сухий в украинском языке, сух, сухи – в староболгарском, сушац в сербскохорватском, sušec – в словенском; изоку в древнерусском языке соответствует izok в западнославянских языках (старочешском и старопольском). Только одно название – «зарев», зафиксированное в ранних письменных памятниках, возможно, было специфически древнерусским, употреблявшимся наравне с общеславянским «серпень» (*sьrpьnь); это предположение подтверждается сохранностью аналогичных названий месяца лишь в диалектах русского языка – зарничек, зарник, зорничек, светозарник и т. п. (7)

Возникает самый важный и вместе с тем самый сложный вопрос – как соотносились между собой все эти названия и каким названиям месяцев юлианского календаря они соответствовали? Полный учёт источников по старославянскому языку и средневековой письменности на различных славянских языках позволяет установить следующую закономерность: одно и то же название во многих случаях относилось к смежным месяцам. Так, «просинцем» называли декабрь и январь, «сечнем» – январь и февраль, «березнем» (и его аналогами) – март и апрель, «кветнем» («цветнем») – апрель и май, «травнем» – апрель и май, «червнем» – июнь и июль, «вереснем» («вреснем») – август и сентябрь, «листопадом» – октябрь и ноябрь, «груднем» – ноябрь и декабрь, «студнем» – ноябрь и декабрь (8). Подчеркнем, что речь идет не о позднейшем, после расселения славян в разные природно-климатические зоны, перераспределении названий и закреплении одного названия за различными месяцами у разных славянских народов, а именно об одинаковом названии смежных месяцев юлианского календаря на одном каком-либо языке. Позднее, чтобы различить эти названия, к ним прибавлялись дополнительные эпитеты (первый, второй, малый, большой) или в названии второго месяца появлялся уменьшительный суффикс. Так, на украинском языке январь – сiчень, а февраль (по диалектам) – сiчень другий или сiчьненько; в словацком языке январь – sečeň velký, февраль – sečeň malý; в болгарском языке январь – голям сечко, февраль – малък сечко; в старохорватском языке апрель – travanj mali, май – travanj veliki; июнь – srpanj mali, июль – srpanj veliki; в словенском языке апрель – traven mali, май – traven veliki, июль – srpan mali, август – srpan veliki; в чешском языке июнь – červen, июль – červenec (в старочешском – červen druhý или červen veliký).

Если позднее происходили перемещения названий, то они затрагивали не один, а два смежных месяца (так – в современном сербскохорватском языке по отношению к старохорватским памятникам XV в.) (9) или какое-нибудь название захватывало и третий месяц. В результате в разных славянских языках название «травень» стало относиться к апрелю, маю и июню, «серпень» – к июню, июлю, августу, «грудень» – к октябрю, ноябрю, декабрю, «студень» – к ноябрю, декабрю, январю (10). При этом на одном и том же языке в разные эпохи для одного и того же месяца употреблялись различные названия до тех пор, пока не закрепились принятые в современных литературных языках (см. табл. 2).

Ещё более парадоксально на первый взгляд то, что не все смещения названий месяцев мотивированы различиями в климатических условиях, в которых оказались те или иные славянские народы после расселения (как это принято объяснять). Если для названий весенних и летних месяцев у южных славян, живущих в более теплом климате, такое объяснение приемлемо (в сербскохорватском языке последовательно, а в болгарском и словенском языках отчасти эти названия на один месяц опережают соответствующие названия у восточных и отчасти западных славян), то в чешском языке процесс перемещения названий шёл в двух направлениях: prosinec и březen закрепились за ранними из смежных месяцев, то есть, соответственно, за декабрем и мартом (как у южных славян), а květen, červenec, říjen, listopad – за поздними. Таким образом, оказалось, что название мая у чехов как будто стало обозначать «запаздывание» цветения деревьев не только по сравнению с Балканами, но даже по сравнению с северным соседом – Польшей, а листопад в Чехии якобы наблюдается позже, чем на Балканах, что является очевидной нелепостью (если связывать перемещение названий месяцев с климатическими условиями). Наряду с этим показательно, что в некоторых случаях одни и те же названия закрепились за одним и тем же месяцем юлианского календаря у народов, оказавшихся в различных климатических условиях. Так, «просинцем» декабрь назывался в украинских памятниках XVI в., а также на староболгарском языке и поныне так называется у чехов и словаков (на народном языке), у сербов и хорватов; «листопадом» называется ноябрь у белорусов, украинцев, поляков, чехов, лужичан, словенцев. Следовательно, в закреплении названия за тем или иным месяцем у разных славянских народов нет строгой последовательности, но сама возможность отнесения одного и того же названия в одних языках к одному, а в других языках к другому месяцу объясняется именно тем, что исконно, до расселения славян, одно и то же название объективно соотносилось со смежными месяцами юлианского календаря. Это обстоятельство, которое на первый взгляд кажется загадочным и как будто осложняет рассматриваемую проблему, в действительности дает ключ к её разрешению.

Причину отмеченной нами закономерности следует искать в факте, на который не обращается внимания в современных славистических исследованиях. Один из первых русских авторов, писавших о славянском календаре, высказывал остроумную догадку, впоследствии забытую: «...Пределы славянских месяцев могли и не совпадать с пределами римских месяцев...» (11) Согласно гипотезе Д. Прозоровского, год у славян начинался со дня летнего солнцестояния (21 июня по юлианскому календарю), первым месяцем у них был «изок», всего же месяцев было 13. То, что у древних славян, как и у всех народов на определенной стадии их исторического развития, существовал лунный календарь, не вызывает сомнений. Однако ошибка Д. Прозоровского заключалась в допущении постоянного количества 13 лунных месяцев в году: 13-месячный год превышал бы астрономический год на 18 суток и, следовательно, исключал бы совпадение названий месяцев с фактическими природными (сезонными) явлениями, которые они обозначали. Вероятнее всего, в эпоху, предшествующую расселению славян, у них формировался лунно-солнечный календарь, из чего исходит и В. Шаур. Он уточняет, по сравнению с Л. Нидерле, систему исчисления времени: «Одним месяцем праславяне называли отрезок времени с новолуния до новолуния...» (12) В. Шаур считает, что постоянных месяцев у древних славян было 12, но, чтобы привести в соответствие лунное исчисление времени с солнечным циклом, «надо было приблизительно раз в три года вставлять внеочередной месяц» (13). По В. Шауру, год начинался с весны (марта — «брезня»), а 13-й месяц вставлялся в качестве последнего зимнего месяца. Однако о несовпадении границ месяцев праславянского и юлианского календарей В. Шаур не пишет и по традиции соотносит каждое название месяца с определённым месяцем юлианского календаря.

Принимая гипотезу В. Шаура о переменном 12–13-месячном календаре у древних славян (о 13-м месяце скажем далее особо), мы полагаем, что эта гипотеза должна быть дополнена упомянутым соображением Д. Прозоровского о несовпадении границ месяцев в обоих календарях (хотя характер несовпадения и границы лунных месяцев представляются нам иными). В отличие от Д. Прозоровского, обозначившего начало года у праславян летним солнцестоянием, и В. Шаура, связавшего его начало с первым весенним месяцем, мы принимаем точку зрения В. И. Чичерова о том, что начало аграрного года у древних славян приходилось на зимнее солнцестояние (14). Смысл зимней (святочной) обрядности у всех славян указывает на то, что именно с периодом, следовавшим за зимним солнцестоянием, были связаны религиозные представления, магические обряды и практические заботы земледельца о предстоящем цикле сельскохозяйственных работ. Само название месяца, на который приходилась эта обрядность («просинец»), отражает наблюдение о переходе от темноты к свету, а тем самым – от зимы к лету (15). Теоретически лунно-солнечный календарь, разумеется, мог начинаться и с летнего солнцестояния, и с весеннего равноденствия, но исключительное значение святочной обрядности, зачинающей аграрный год, и то обстоятельство, что «просинец» – единственное праславянское название месяца в календарной номенклатуре, связанное с постоянным астрономическим явлением, а не с неустойчивыми сезонными явлениями в области флоры или фауны, побуждает нас начинать исчисление месяцев славянского лунно-солнечного календаря именно с этого месяца.

Начало и конец месяцев праславянского календаря были подвижными. Это объясняется несколькими причинами.

По мере отставания юлианского календаря от астрономического (через 128 лет – на сутки), дата зимнего солнцестояния постепенно передвигалась с 21 декабря к середине декабря. Поэтому начало года по юлианскому и славянскому календарям все больше расходилось, а разрыв между ними увеличился до двух недель ко времени принятия славянами христианства. В то время, когда были сделаны первые переводы книг с греческого на старославянский и древнерусский языки (IX–XII вв.), зимнее солнцестояние приходилось на середину декабря по юлианскому календарю. В русском народном календаре оно закрепилось за 12 декабря, посвященным в православном церковном календаре Тримифийскому епископу Спиридону, поэтому в народе этот день получил названия Спиридон-Поворот, Спиридон-Солоноворот, Спиридон-Солнцеворот, и именно к этому дню относится русская народная примета «солнце на лето, зима на мороз».

Следовательно, в то время, когда монахи-переводчики соотносили названия месяцев юлианского календаря с названиями общеславянскими, начало и конец месяцев славянского лунно-солнечного календаря могли приходиться приблизительно на середину того или иного месяца юлианского календаря или, во всяком случае, захватывали часть одного и другого (поскольку к концу астрономического года граница лунного месяца постепенно сдвигалась относительно границ месяца юлианского календаря). Теперь становится понятным, почему переводчики, усвоившие греко-латинские названия месяцев и соотносившие их с исконными славянскими названиями, неизбежно должны были давать одинаковые названия смежным месяцам юлианского календаря. По той же причине позже у разных славянских народов одни и те же исконные названия могли закрепляться за разными месяцами (см. табл. 3).

Таблица 3. Соотношение юлианского, праславянского и древнерусского (дохристианского) календарей*

* В таблице приводятся все реконструированные названия месяцев праславянского календаря. Если тот или иной месяц при этом получает двойное название, то первым мы приводим название, реконструируемое на основании старейших памятников славянской письменности. В скобках указываются древнерусские названия месяцев, зафиксированные в памятниках.

Поскольку 12 лунных месяцев составляли 354,4 суток (то есть лунный год почти на 11 суток короче солнечного года), необходимо было время от времени делать дополнения, чтобы привести аграрный год в соответствие с солнечным. Представленное на нашей таблице соотношение календарей является лишь нормативной схемой. В действительности же вследствие подвижности границ лунных месяцев требовались постоянные коррективы, чтобы восстановить соответствие названий месяцев тем действительным явлениям, которые они обозначали. Остается, следовательно, выяснить, где вероятнее всего вставлялся дополнительный, 13-й, месяц и какое название он мог получать. Как уже отмечалось, В. Шаур предположил, что 13-й месяц вставлялся регулярно через каждые три года перед первым месяцем весны, то есть мартом. Однако такая строгая регламентация интеркаляции (дополнения лунного календаря) и постоянное место дополнительного месяца в календаре древних славян вызывают сомнения.

В известных науке лунно-солнечных календарях, даже у тех народов, где существовали цивилизации и разработанные системы исчисления времени, «в течение долгого времени не было определенных правил вставки дополнительных месяцев» (16). Автор специального труда по хронологии древнего мира отмечает, что дополнительные месяцы вводились нерегулярно, иногда в течение одного сельскохозяйственного года, через неравные промежутки времени, иногда через год, в зависимости от практических нужд (17). Трудно предположить, чтобы у древних славян интеркаляция приобрела иной, регулярный характер.

По-видимому, в праславянском календаре были некоторые относительно устойчивые опоры, обозначавшие некие наиболее важные вехи в постоянно изменяющихся соотношениях между лунными месяцами и солнечным циклом. Такими «опорами» нам представляются: «просинец», указывающий на постоянный, регулярно повторяющийся процесс прибавления продолжительности дня после зимнего солнцеворота, и «серпень», указывающий на главное событие в жизни земледельца – жатву: особое значение имело то, чтобы традиционное название этого месяца совпадало с действительной уборкой урожая (18). Следовательно, интеркаляция могла производиться в первую очередь или перед «просинцем», или перед «серпнем». Этим, по-видимому, и объясняется то, почему двойное название месяца приходится именно на канун этих двух сроков: в первом случае дополнительный месяц получал название «студеного», во втором – «липня». Но вероятно, интеркаляция могла согласовываться и со сроками весеннего и осеннего равноденствий; в этом случае появлялись синонимические «травень» и «кветень», либо «рюен» и «паздерник» (19).

Необходимость нескольких возможных вариантов интеркаляции объясняется тем, что промежуток времени между солнцестоянием и следовавшим за ним первым новолунием, которым начинался «просинец», не был постоянным: он колебался в пределах полумесяца (20). Если новолуние следовал тотчас же после зимнего солнцестояния, то необходимость в дополнительном месяце могла появиться уже к началу жатвы (перед «серпнем»), в особенности если лето было прохладным и созревание хлебов задерживалось. Если же, наоборот, лето было знойным и жатва начиналась раньше обычного, то необходимость дополнительного месяца становилась актуальной лишь осенью или непосредственно перед следующим «просинцем». Таким образом, не отвлеченные астрономические расчеты, а сезонные колебания погоды диктовали славянам сроки дополнительного месяца: он вставлялся в разные годы в различные места, а именно там, где оказывалась особенно заметной разница между названием очередного месяца и фактическим сезонным явлением и где соответствие между тем и другим было особенно практически необходимым.

Теперь, когда мы установили нормативные соотношения между двумя календарями и наиболее вероятные места для дополнительного месяца, выскажем предварительные соображения о том, как полученные нами выводы могут быть истолкованы в дискуссиях о местонахождении территории, занятой славянами до их расселения.

Все названия месяцев праславянского календаря четко делятся на три типа: как уже сказано, одно (и единственное) название обозначает собственно астрономическое явление (*prosinьcь), два непосредственно связаны с трудовым процессом – *sьrpьnь (время жатвы) и *pazdernikъ (время обработки льна, конопли) (21). Возможно, что и *sěčьnь назван в ознаменование времени, наиболее удобного для рубки («сечки») леса (при подсечном земледелии) (22). Остальные названия отражают сезонные явления природы, важные с точки зрения земледельца (23).

Чтобы правильно определить время того или иного сезонного явления в праславянском календаре, нельзя механически соотносить границы лунно-солнечных месяцев с серединой месяцев юлианского календаря. Как уже было сказано, границы эти были постоянно подвижными. Причём не забудем, что установленная нами тенденция передвижения начала «просинца» к середине декабря справедлива для конца I тысячелетия н. э.; в первые же века нашей эры, то есть до расселения славян, зимнее солнцестояние приходилось на 19–21 декабря, и, следовательно, «просинец», начинавшийся с первого после этого новолуния, в большей мере распространялся на январь, «сечень» – на февраль и т. д., хотя и в ту эпоху никогда границы месяцев праславянского календаря не совпадали с границами юлианского календаря (24). Таким образом, не отождествляя относительные границы месяцев обоих календарей в начале и в конце I тысячелетия, все же приблизительно можно установить сроки тех сезонных явлений, которые обозначались в праславянском календаре. Исчезновение снежного покрова и высыхание почвы, зафиксированное в названии *suhyj, может быть отнесено ко второй половине – концу февраля, первой половине – середине марта. Появление листьев на березе (*berzьnь или *berzozolъ) – ко второй половине – концу марта и первой половине – середине апреля. Появление травяного покрова (*travьnь) и первых цветов (*cvětьnь) – ко второй половине апреля – первой половине мая. Размножение гусениц (червей) (*čьrvьnь) – ко второй половине июня и первой половине июля (25). На тот же или близкий срок приходилось и цветение липы, что определило вероятность обозначения его другим названием (*lipьnь), которое в случае необходимости превращалось в название дополнительного месяца, поскольку, как уже говорилось, границы следующего месяца, названного древними славянами «серпнем» (*sьrpьnь), определялись сроками жатвы (в нормативных пределах июля-августа). Цветение вереска может быть отнесено ко второй половине августа (*versьnь), а «золотая осень» – ко второй половине сентября – первой половине октября (*rujьnь) (26). Тогда же, ранней осенью, мяли и трепали лен и коноплю, заготавливали пряжу (*pazdernik). Листопад приходился на вторую половину октября – первую половину ноября. Наконец, замерзание почвы и первые холода относились ко второй половине ноября – к декабрю (*grudьnь, *studьnь) (27).

Думается, что совокупность всех этих признаков в наибольшей мере близка к характеристике климатических условий лесной зоны средней части Восточно-Европейской равнины, где, вероятнее всего, и жили славяне до их расселения (28).

Высказанных нами аргументов, разумеется, недостаточно для окончательного ответа на вопрос: где была прародина славян? Мы лишь указали на один из возможных путей решения задачи, требующей комплексного подхода. Поэтому необходимо привлечение данных исторической географии и палеоботаники для уточнения сроков тех сезонных явлений, которые отражены в номенклатуре месяцев праславянского календаря, в частности сроков цветения березы, липы и вереска, а также границ распространения этих растений в эпоху славянской общности. Но это – предмет специального анализа, выходящего за рамки настоящей статьи и за пределы компетенции автора. Наша задача заключалась в том, чтобы привлечь внимание к материалу, который в совокупности с дальнейшими археологическими, антропологическими, гидронимическими, топонимическими и другими лингвистическими исследованиями позволил бы точнее локализовать местонахождение прародины славян.

Однако в заключение мы хотели бы подчеркнуть, что проблема этногенеза славян не сводится лишь к определению ареала, откуда шло их расселение. Мы разделяем взгляды тех ученых, которые считают, что эта проблема шире и универсальнее – она охватывает все стороны жизни и мировоззрения наших предков (29). Поэтому независимо от того, в какой мере номенклатура месяцев праславянского календаря повлияет на дискуссию о прародине славян, сам по себе этот календарь как одна из форм отражения временных представлений древних славян позволяет осветить одну существенную грань многосторонней проблемы этногенеза.

Гусев В.Е.

Литература:

1. Niederle L. Slovanské starožitnosti. Oddíl kulturalni. Praha, 1925. Dil III, sv. 2. S. 747. Ср.: Нидерле Л. Славянские древности. М., 1956. С. 414.
   
2. Шаур В. К вопросу о реконструкции праславянских названий месяцев // Этимология. 1971. М., 1973. С. 93–94.
   
3. Niederle L. Slovanské starožitnosti. S. 748–749; Шаур В. К вопросу о реконструкции праславянских названий месяцев. Вклейка между с. 94 и 95. В этих таблицах ссылки на привлекаемые нами источники отсутствуют. См.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. СПб., 1893–1903. Т. I–III.; Дополнения. СПб., 1912. Нами учтены также новейшие этимологические словари славянских языков. Библиографию см.: Этимологический словарь славянских языков. М., 1974. Вып. 1.
   
4. Hołyńska-Baranova T. Ukraińske nazwy miesięcy na tle ogólnosłowianskim. Wrocław; Warszawa; Kraków. 1969. S. 9 (сводная таблица).
   
5. Из работ советских этнографов и фольклористов укажем исследование В. И. Чичерова, где обильно привлечен соответствующий материал на русском языке. (Чичеров В. И. Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI–XIX веков. М., 1957).
   
6. Этот перечень в большей части совпадает с выводами В. Шаура (указ. соч., с. 100), однако, кроме названных им 12 месяцев, включает не учтенные им *pazdernikъ (в украинском, белорусском, польском и сербскохорватском языках) и *studьnь (украинское диал. – студень, белорусское – студзень, сербскохорватское – студени, словацкое – studeň).
   
7. В. Шаур сближает «зарев» с чешским září, образовывает его как «za – rujьnь», т. е. месяц «за (перед) рюеном». Ср. Etymoligicný slovnik jazyka českého. Praha, 1971. S. 710. Большинство этимологов связывают названия «рюен» и «зарев» с глаголами «реветь», «зареветь» и толкуют как «месяц рева» (течки) оленей. Это, на наш взгляд, не убедительно, поскольку такое название выпадало бы из общей земледельческой системы названий месяцев. Мы полагаем, что «зарев» не связан непосредственно со словом «руен» (о нем – в своем месте); представляется, что это название этимологически связано с корневым значением zar – (из индоевроп. ĝher – ĝhar – блистать) – «огонь», «сияние», «свет». Характерно, что «заревницами» на Руси назывались костры, зажигаемые по утрам для молотьбы в поле. Если наша догадка справедлива, то становится понятным, почему «зарев» и «серпень» обозначали один и тот же месяц, на который приходилась уборка урожая. Замечу, что и чешское zařiti означает «блистать», а záře – сияние, свет, заря.
   
8. Эту особенность впервые отметил К. Мошиньски, что осталось без внимания в последующих исследованиях. См.: Moszyński K. Kultura ludowa słowian. Warszawa, 1967. T. II, cz. 1. S. 146.
   
9. См.: Skok P. Etimologijski rječnik hrvatskoga ili srpskoga jezika. Zagreb, 1974. Knj. III. S. 322, 332.
   
10. См. также: Moszyński K. Kultura ludowa słowian. S. 146.
    
11. Прозоровский Д. О славянорусском дохристианском счислении времени // Труды VIII археологического съезда в Москве. М., 1897. Ч. III. С. 205.
    
12. Шаур В. К вопросу о реконструкции праславянских названий месяцев. С. 94.
    
13. Там же. Ср.: Moszyński K. Kultura ludowa słowian. S. 172 (о традиции вставлять 13-й месяц в Польше, Белоруссии и на Украине).
    
14. Чичеров В. И. Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI–XIX веков. С. 64–68. Начало года у древних народов приходилось на самое различное время: на весну (Древний Восток, Рим), лето (Афины, Дельфы), осень (Родос, Македония, Византия), зиму (Беотия, Китай).
    
15. См.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1971. Т. III. С. 377.
    
16. Дьяконов И. М., Дандамаев М. Д., Лифшиц В. А. Месяцы в древней Передней Азии // Бикерман Э. Хронология древнего мира. М., 1975. С. 301.
    
17. Бикерман Э. Хронология древнего мира. С. 19, 22, 24, 27, 38.
    
18. Характерно, что на Древнем Востоке интеркаляция производилась таким образом, чтобы месяц «жатвы ячменя» подогнать ко времени фактической жатвы (Бикерман Э. Хронология древнего мира. С. 19).
    
19. К. Мошиньски допускал возможность не только интеркаляции, но и экстракаляции (т. е. исключения, пропуска одного из месяцев) и высказал догадку о следующей последовательности названий месяцев и их возможных комбинаций (начало года он относил к весне): berzьnь, květьnь, travьnь, červьnь (или izokъ), lipьnь, sьrpьnь (или zarevъ), versьnь (или rujьnь), pazdernikъ (или listopadъ), grudьnь (или studьnь), prosinьсь, sěčьnь. Moszyński K. Kultura ludowa słowian. S. 154–155.
    
20. См. таблицу астрономических новолуний в указанной работе Э. Бикермана. С. 108–159.
    
21. Шаур В. К вопросу о реконструкции праславянских названий месяцев. С. 97.
    
22. Черепнин Н. Н. Русская хронология. М., 1944. С. 37; Шаур В. К вопросу о реконструкции праславянских названий месяцев. С. 98. Рубка леса производилась, когда устанавливался санный путь.
    
23. В двух названиях, кроме того, отразилось значение бортничества в хозяйственной деятельности славян: *lipьnь и *vrěsьnь обозначают время цветения липы и вереска, когда пчелы собирают нектар. Одно название – *izokъ – остается неясным (буквально – кузнечик; высказывалось предположение, что оно связано с сезонным размножением насекомых – вредителей урожая).
    
24. Относя конец славянской общности к первым векам нашей эры, мы исходим из предположений лингвистов о том, что процесс распада общеславянского языка происходил 1,5–1 тысячу лет назад (Топоров В. Н. Некоторые соображения относительно изучения праславянского языка // Славянское языкознание. М., 1959. С. 19, 20).
    
25. На связь названия *čьrvьnь с размножением червей, гусениц-вредителей, опасных для растений и будущего урожая («месяц червей»), указывает ряд этимологов (Т. Баранова-Голыньска, В. Шаур). Вместе с тем некоторые авторы (В. Даль, Ф. Миклошич, К. Мошиньски) связывают название месяца с определенным видом червя или гусеницы насекомого (кошениль), из которого добывалась пурпурная краска (отсюда значение: «месяц сбора кошенили»). Реже это название связывают с «червой» – личинками пчел («месяц, когда плодятся пчелы»). См. Moszyński K. Kultura ludowa słowian. S. 147, 148; Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1973. Т. IV. С. 334, 335; Этимологический словарь славянских языков. М., 1977. Вып. 4. С. 168, 169, 172, 173. Для нашей проблемы эти расхождения в этимологии не имеют значения, так как все три отмеченные явления совпадают во времени.
    
26. Несмотря на то что большинство этимологов, а вслед за ними и В. Шаур отвергают связь названия *rujьnь с представлениями о цвете (желто-красном), мы принимаем толкование Т. Барановой-Голыньской (Hołyńska-Baranova T. Ukraińske nazwy miesięcy na tle ogólnosłowianskim. S. 63, 64) этого названия со значением «желтый месяц» (точнее – «оранжевый месяц»). Приведем дополнительные аргументы: в сербскохорватском языке руjан означает красный (багряный) цвет не только в сочетании руjно вино, но и, что особенно важно, в сочетании руjна зора (в народнопоэтических текстах); кустарниковое растение красного цвета на Балканах носит название руj; старое название лесистой горы Златибор в Сербии – Руjан; словенское rujen также имеет значение «красноватый». Следовательно, название *rujьnь возникло как отражение наблюдений земледельца над сезонным изменением в окраске растительности.
    
27. «Грудень» – месяц, когда замерзающая земля образует груды.
    
28. Имеется в виду гипотеза Л. Нидерле, поддержанная и конкретизированная советскими лингвистами С. Б. Бернштейном (Очерк сравнительной грамматики славянских языков. М., 1961) и Ф. П. Филиным (Образование языка восточных славян. М.; Л., 1962), согласно которой прародина славян находилась между верхним течением Вислы на западе и средним течением Днепра на востоке, Припятью – на севере и верховьями Южного Буга и Днестра – на юге. Ср. вывод археолога Д. А. Мачинского: «В I– IV вв. н. э. родиной основной массы славянства была южная часть лесных областей Восточной Европы» (Мачинский Д. А. К вопросу о территории обитания славян в I–VI веках // Археологический сборник. Л., 1976. С. 98). Замечу, что предполагаемая названными исследователями территория несколько шире реконструированного Д. А. Мачинским ареала «венедов» Тацита и приблизительно соответствует ареалу, охватывающему территорию венедов и антов IV–V вв. н. э. (см.: Мачинский Д. А. К вопросу о территории обитания славян в I–VI веках. С. 86, рис. 1, с. 88–90, рис. 4; его же. Древнейшее достоверное письменное свидетельство о славянах и его археологическое соответствие // Etnologia Slavica. VI. 1975).
    
29. Эта мысль была высказана Н. И. Толстым в его докладе «Этнолингвистические аспекты этногенеза славян» на заседании Ленинградского отделения Научного совета по комплексным проблемам славяноведения и балканистики (19.V.1978 г.).