Антропоморфный символизм дома в погребальной и поминальной обрядности: тело, душа, жертва

Антропоморфный символизм дома в погребальной и поминальной обрядности: тело, душа, жертва(украинская, белорусская, западнорусская и польская традиции)
Взаимосвязь микрокосма и макрокосма, жилища человека, его тела и души проявляет себя на разных уровнях традиционной культуры, в мифологических представлениях, в обрядности, в разных жанрах фольклора; имеет важное значение для реконструкции мифологических представлений, связанных с картиной мира и судьбами человеческих душ.

В статье исследуется антропоморфный символизм дома в комплексе погребальной и поминальной обрядности, в котором последовательно разрабатываются идеи разрушения смертью «дома души» — тела, что далее реально и символически реализуется в разрушении жилища, мыслившегося как увеличенная реплика человеческого тела; а потом, по мере прохождения времени с момента смерти и завершения цикла обрядов погребения и личных поминок, происходит «восстановление» дома и космического порядка бытия, ранее нарушенного смертью. С другой стороны, возведение жилища часто символически оканчивалось с первой смертью в нем, в чем прослеживается преемственность со строительным жертвоприношением. Душа умершего приобретала «новое тело» — дом, могла становиться его хранителем — домовым, обеспечивая надежность и сохранность жилища и семьи. Для анализа этого фрагмента культуры привлечены данные Белорусского и Украинского Полесья, некоторых западнорусских (Брянская, Калужская, Смоленская) и белорусских (Минская, Могилевская — полевые записи автора) областей; также в компаративных целях использовались материалы, относящиеся к другим регионам.

Взаимодействие микрокосма и макрокосма проявляет себя на разных уровнях традиционной культуры: в мифологических представлениях и в обрядности, в разных жанрах фольклора. В данной статье пойдет речь о символической взаимосвязи жилища человека с его телом и душой на материале похоронно-поминальной обрядности. Выбор именно этого ритуального комплекса для реконструкции мифологических представлений, связанных с картиной мира и судьбой души, не является случайным: именно в погребальной и поминальной обрядности последовательно разрабатываются идеи разрушения смертью «дома души» — тела, что далее реально и символически реализуется в разрушении жилища, мыслившегося как увеличенная реплика человеческого тела; а потом, по мере прохождения времени с момента смерти и осуществления погребальных и поминальных обрядов, происходит «восстановление» дома и космического порядка бытия, ранее нарушенного смертью.

Для анализа этого фрагмента культуры привлечены данные Белорусского, Украинского и русского Полесья (Брянская и Калужская области), некоторых областей России и Белоруссии (Смоленская, Минская, Могилевская), также в компаративных целях использовались материалы, относящиеся к другим регионам.

Дом — тело. Семантическое сближение тела, дома и семьи широко представлено в традиционной культуре. Для номинации разных частей дома часто использовалась соматическая лексика. Например: лоб, лобки, лобяк, залоб, залобник, залобок ‘фронтон избы’, очелина ‘резная доска на фронтоне, крыше дома’ (рус.) [СРНГ 17, 93, 97, 98; СРНГ 10, 212; СРНГ 25, 61]; чало ‘фронтон’, чубок ‘верх крыши’ (бел.) [Лексiка гаворак]; хребест ‘верх соломенной крыши’ (укр. диал.), череп избы ‘потолок, крыша’ (макед.) [Кабакова 2012, 248]; череповой ‘верхний венец’, усы ‘затесанные концы верхнего бревна сруба’, уши ‘выемки в стропилах’, чуб ‘вид крыши’ (бел.) [Байбурин 1983, 89]; подóшвы ‘первый венец’ (укр. волын.) [ПА].

Представление о соотнесенности дома и живущей в нем семьи, объединявшей и живых, и умерших ее членов ярко проявлялась в обычае ведения семейной хроники на покутных балках, приуроченном ко дню поминания дедов (с. Кленки Бельского повета, западная часть Гродзенщины)1. В этот день в дом приглашался грамотный человек, который вел семейную хронику, существовавшую в форме надписей на потолочных балках в покутном углу хаты. Обычная надпись содержала имя и дату рождения, а также дату смерти, например:
«Рдся. рб. Бж. Микола л. 1881. 20 июл. + 1900. 5 март.» или: «Антон 1830. 10 мая + 1870. 2 авг.». Для еще живых родственников возле даты рождения оставляли пустой промежуток для вписания даты смерти. Каждый год в день памяти дедов делались новые записи, регистрирующие всех родившихся и умерших за прошедший год. Подобными глубоко вырезанными в дереве надписями был занят весь красный угол старых домов. Следы этого обычая встречались также в Велижском повете, а по мнению ученых, в прошлом он был еще более широко распространен [ППГ, 168].

Изоморфизм тела человека — «жилища» его души — и дома мифологически и ритуально прослеживается на многих этапах погребальной и поминальной обрядности. Пророчащие смерть сны часто оперировали образами разрушения дома или разных его частей, что толковалось как предвестие кончины разным членам семьи. Если снилось, что разрушилась покуть (угол с иконами) или печная труба — ждали смерти хозяина и отца семейства (полес.); если развалилась печь — это к смерти матери, хозяйки [Конобродська 2007, 52–53].

Действия, предпринимаемые ради облегчения агонии человека, также реализовывали идею разрушения тела и жилища под воздействием смерти, их мифологический изоморфизм. Здесь мы затронем два типа ритуальных действий: открывание локусов, имеющих символику входов и выходов из дома, осуществляющих связь с окружающим миром, и намеренное нарушение оболочки дома — проламывание потолка, стен или полов.

В Гомельской области во время агонии должна быть открытой печная труба: «Ўж´э комин откривáеш, штоб було отчи- нено, то так вéтер и шмогне у тот комин <душа>» (Зап. от Соломеи Сазоновны Шур, 1896 г.р., с. Стодоличи, Лельчицкий р-н, Гомельская обл. Соб. С. П. Бушкевич. 1984 г.) [ПА] (cм., например: [Андрюнина 2012]). Об отходе души говорили: «Пташечка в’iлетела ў комин» (укр. житомир.), «ускочиў котик через окно» (бел. брест.) [Конобродська 2007, 81]; «Потом она умерлá, знать, говорят, на окóшко вы´летела» (Зап. в с. Тихманьга, Каргопольский р-н, Архангельская обл. Соб. Ю. В. Варламова. 1994 г.) [АЛФ]. В Польше для облегчения агонии открывали двери и окна «aby dusza łatwiej ewentualnie prędzej wyszła z ciała» (чтобы душа легче и по возможности быстрее вышла из тела) [KPAE, 52].

Особым случаем раскрывания пути для души было проламывание в потолке, в крыше, возле дымохода, в углу, особенно в кутнем углу, в полу, в стене специального отверстия; срывание пото- лочных балок: «Стенý розбирáють, двэри вчиняют» (Зап. в с. Перга, Олевский р-н, Житомирская обл. Соб. Э. И. Иванчук. 1984 г.) [ПА]; «Рáньше, как не однú сýтки умрáет, рáньше тёсовáя кры´ша былá, дак тесúну отдирáли, чтóбы быстрéе пóмер» (Зап. в с. Тихманьга, Каргопольский р-н, Архангельская обл. Соб. Е. Е. Левкиевская, А. Б. Мороз. 1994 г.) [АЛФ]; чтобы облегчить агонию, срывали несколько досок с потолка и «тлумачаць гэта тым, што душа не можа пакiнуць хату, не можа выйсцi з яе» (бел.) [ППГ, 152]. В полесском селе Журба записан рассказ о том, что во время долгой агонии сама по себе разломилась потолочная балка: «То онá як умирáла, ця жéньшчина, то когда-то як робы ‘ли хвартёри, так таки´й, о такúй брус шьтироóхгрáнный черэзо всю´ лэжáў кварти´ру. То тáя бáба як умирáла, так брус лопнуў во тут óколо пэ´чи. <…> А анá шше нэ моглá помэр- ти´. То там стýллю взяли´ до прорвáлы на пэчé, аэ тоды´ помэрлá» (Зап. в с. Журба, Овручский р-н, Житомирская обл. Соб. А. В. Гура. 1981 г.) [ПА].

Обычай разбирать верхнюю часть строения (крышу, потолок), чтобы облегчить агонию, известен и у неславянских народов; в Европе и Азии широко распространены верования, согласно которым душа умершего вылетает через печную трубу (отверстие для выхода дыма) либо через крышу. «Значение этого обычая очевидно: душа легче отделится от тела, если будет вскрыта часть дома, иного элемента образной триады «тело — космос — Дом» (курсив автора)» [Элиаде 1994, 109].

Подобные ритуальные действия нашли отражение и в древнерусских источниках: через пролом выносили тело умершего князя Владимира, разобранные доски крыши оказывались метафорой смерти. «Ночью же межю двема клѣтми проимавше помостъ обертѣвше в коверъ и`, ужи съвѣсиша на землю; възложьше и на сани, везъше поставиша и` въ святѣй Богородици, юже бѣ създалъ самъ» [ПВЛ, 58]; «<…> уже дьскы безъ кнѣса в моемъ теремѣ златовръсѣмъ» [Слово о полку, 23]. Присутствие обычаев разрушения оболочки дома в ситуации смерти у неславянских народов и закрепленность их на синхронном уровне у славян за особой группой умерших (висельниками, колдунами) свидетельствует в пользу их архаики: в отличие от «чистых» умерших, похороны которых регламентировала Церковь, за «заложными» остались другие, древние формы погребальной и поминальной обрядности (в том числе иные локусы погребения (не на кладбище, а в доме, в «природном» пространстве, в лесу возле дорог и др.), обычай бросания на их могилы палок и веток и пр.).

Потолок проламывают чаще всего во время агонии колдунов; это считается особо сильным средством, помогающим им умереть, обеспечивающим нечистым духам и душе «знающего» беспрепятственный путь наружу: «Я знаю, что яны цяжка памираюць, значыць, над печью надо стóллю зарваць. С паталка. Шоб душа скарее вышла» (Зап. от Нины Михайловны Кумагерчик, 1957 г.р., с. Пастовичи, Стародорожский р-н, Минская обл. Соб. М. А. Андрюнина. 2010 г.) [ПМА];

«Дак хто калдуе, дак як памирае, дак не можэт памéрци, так зрываюць паталок в хацэ. Тады ужэ ето яго нечыстая сила выходиць ужэ туды» (Зап. от Таисии Григорьевны Бородич, 1932 г.р., с. Терасполь, Слуцкий р-н, Минская обл. Соб. М. А. Ан- дрюнина. 2010 г.) [Там же]; «Через двери он не может выйти, яго только нечистые вынесут в потолок» (бел. Витебское Подвинье) [ТМКБ 2, 337]; «Кóли калдунá — прокрýчувалы в потолкý ды´ркы, шоб вылитáлы чóрты з евó» (Зап. в с. Верхние Жары, Брагинский р-н, Гомельская обл. Соб. В. И. Харитонова) [ПА]; «Колдунáм разбирáють кры´шу чэрци» (Туховичи, ляхович., брест.) [БФЭЛА]; «Ну раньше это, знаешь, были колдуны. Когда он плохо умирал — открывали три потолóчины <…>, чтоб дух выходил» (рус. смол.) [СМЭС 2, 14]. Считалось, что если выбить доску в потолке, то из колдуна/колдуньи выйдет нечистый дух (иногда в образе животного), который и не дает человеку умереть: «Это тóко колдуны. Выбивають потолóк. И яны делаются не поймёшь чим: ўстанеть, ковырнётся кверьху ногами и побежала. Собака, обыкновенная собака» (рус. смол.) [Там же, 14–15]. Разрушение части крыши или потолка для облегчения агонии колдуна практиковалось в восточной части Малопольши и в Нижней Силезии [KPAE, 52].

Некоторых покойников (чаще всего «нечистых») выносили из дома не дверями, а через пролом в стене, потолке, заборе, подкоп под порогом или нерегламентированный выход (окно или дымоход). В этой практике также реализуется идея разрушения дома посредством смерти. Повесившегося на чердаке вытаскивали из дома через отверстие в крыше (слуховое окно или дымоход), чтобы он не пугал людей (пшемысльский пов.) [ZWAK 1889, 69]; повесившегося в доме выносили через лаз под порогом [Adamowski 1999, 115]; выносить висельника дверями остерегались и вытаскивали его через подкоп под порогом, иначе в хату ударит гром, околицу опустошит градобитье, в этом доме снова кто-нибудь повесится либо умерший будет приходить ночами и пугать [Fischer 1921, 355–356]. В Олонецкой губернии гроб выносили через забор или пролом, через разобранную стену или даже потолок [Байбурин 1993, 113].

Ситуация создания пролома в доме для обеспечения выхода наружу души умершего мифологизировалась в широко распространенных рассказах о смерти «нечистых» покойников. Души висельников, колдунов и пр. вырываются из тела в виде вихря или сильного ветра [Толстая 1999, 167], он срывает крыши домов, выворачивает с корнем деревья, уничтожает сады [Толстая 2008, 392]; при выносе из дома тела колдуна поднимается буря, которая ломает крышу, часть строения: «Як умрэ´ знáхор дак лéжи на пóкути. Вéтир бушýе. Як з хáти <выносят покойника> — так снесé половúну хáти» (Зап. в с. Дяковичи, Житковичский р-н, Гомельская обл. 1983 г.) [ПА]; «А то тут як старóга вы´нясли з хáты (ен помэ´р), то падняўся бы вúхор, галлé на дрэвах зашумéла, закрутúла. А стары´ займáўся знахóрствам, то ягó чэ´рти праважáли» (Зап. в с. Велута, Лунинецкий р-н, Брестская обл. 1991 г.) [Там же]; «Уже як унóсяць вúдьму с хаты, бýра вóзьме, мóже крышу зорвáць; стягáе крышу» (Зап. в с. Дяковичи, Житковичский р-н, Гомельская обл. Соб. А. М. Гамбарова. 1983 г.) [Там же].

В описанных действиях и представлениях отчетливо прослеживается изоморфизм дома и человеческого тела; разрушение одного из них (даже символическое, как в приметах смерти) неминуемо ведет за собой разрушение другого. «Открыли, ето, потольнúчину ей, да… путь ей от- крыли» (рус. смол.) [СМЭС 2, 14]. Ту же идею подчеркивает запрет на любое нарушение целостности дома в неурочное время, например, после завершения строительства. В уже готовом доме запрещено было прорубать окна и двери, это грозило смертью хозяину или другой большой потерей (Приангарье) [Кабакова 2004, 595].

Дом — душа. После смерти душа человека избирает себе временное пристанище, которым на некоторое время (3 дня, 9, 12, 30 дней (иногда у зап. слав.); чаще всего — 40 дней; 12 дней (зап. полес.), год) становится жилище умершего. Душа может находиться в нем постоянно либо отлучается время от времени. Присутствующая в доме душа может быть невидимой либо принимать облик различных живых существ: «Где какая муха пролятить, <говорят>: вот душа лятае. <…> Просто муха, матылёк <пролетит, говорят>: от душечка его летае» (Зап. в с. Хоробичи, Городнянский р-н, Черниговская обл. Соб. А. Б. Ключевский, О. А. Терновская. 1980 г.) [ПА].

Множество запретов, соблюдаемых в доме на протяжении всего цикла личных поминок, объясняется именно присутствием здесь души умершего. Двери и окна старались не запирать, чтобы не мешать душе свободно входить в жилище и выходить из него; задвижку печной трубы и душнiк (бел.) тоже оставляли открытыми. Во многих случаях в доме не убирались, так как с мусором можно выбросить из дома душу умершего, и она заберет с собой на «тот свет» живых; в Польше в доме будили всех спящих, чтобы находящаяся поблизости душа умершего не унесла за собой на «тот свет» еще кого-нибудь [Fischer 1921, 133]. Также воздерживались от печения хлеба и вообще запрещали топить печь, так как в ней может находиться душа [Biegeleisen 1930, 23–24]. Поляки не толкли и не мололи зерно на протяжении трех дней после смерти, чтобы не навредить душе, которая якобы сидит в ступе и ручной мельнице для помола зерна (и в самом зерне) [Świętek 1893, 134]. В Полесье в доме покойника запрещались некоторые хозяйственные работы: «Як мерéц в дóме — не сáляць сáло, не склáдываюць óвощи, покá не поховáюць» (Зап. от Екатерины Алексеевны Черногуб, 1920 г.р., с. Боровое, Рокитновский р-н, Ровенская обл. Соб. Т. А. Коновалова. 1984 г.) [ПА], запрещалось здороваться с приходящими и т.д.

В сороковой день, когда по мифологическим представлениям разрывались последние связи, соединявшие умершего с земным миром, душа покидала дом насовсем. «Пóсле сóрок дней душá идé на небесá. Сáмые глáвные сорочы´ны, до сарочы´н душá ешчó в дóме нахóдиця» (Зап. от Варвары Наумовны Николаевич, 1922 г.р., с. Золотуха, Калинковичский р-н, Гомельская обл. Соб. В. А. Багрян- цева. 1983 г.) [Там же]; «Сорок ден. Сорок ден душа в хате, а мúнет сорок ден, душа úде у могúлу» (Зап. в с. Вышевичи, Радомышльский р-н, Житомирская обл. Соб. А. Б. Ключевский. 1981 г.) [Там же];

«В сóрок дён, кажуть душá выхóдить з хáты» (Зап. в с. Спорово, Березовский р-н, Брестская обл.) [БФЭЛА]. После ухода души умершего из жилища, завершения цикла личной поминальной обрядности все запреты снимались, в доме возобновляли проведение некоторых обрядов семейного и календарного циклов; например, в доме уже разрешалось играть свадьбы, ходить в него колядовать (полес.) [ПА] и др.

Произошедшая в доме смерть, по некоторым данным, закрепляет статус строения как полноценного жилища. Только после этого события становится возможным проведение в доме полного цикла поминальной обрядности — справление календарных поминок, посвященных памяти не одного конкретного человека, а всех предков. После первой смерти в доме души умерших предков могут навещать свое жилище, а в новом доме, где еще никто не умер, деды (календарные поминки) не отмечали. «Крестьянин перестает праздновать “деды”, когда переходит жить на новое место — в дом, построенный на другом месте… но только до того времени, пока в этом доме не умрет кто-то из семьи. <…>» [Federowski 1897/1, 267]. В Белоруссии к поминальному столу приглашают «усiх памёршых у гэтай хаце». Вокруг стола с кушаньями обносят за- жженную свечу и вспоминают сначала умерших в этом доме недавно, а после и всех остальных, приглашая их к столу [ППГ, 164]; наряду со своими кровными предками хозяин поминал также всех, кто раньше жил на его земле (бел.) [Там же, 163]. «Ведь в “деды” поминаются не души умерших родных, как можно подумать, а все души свояков, что в этой хате поумирали» [Federowski 1897/1, 267]. Подобные представления существовали и в Польше — там верили, что в недавно построенный дом души не приходят и поминальных приготовлений для них не делается [Kowalska-Lewicka 1985, 77].

Жертва. Как было показано выше, «законченный» статус жилище приобретает (и космогония оканчивается) посредством жертвы и смерти, что проявляется не только в разных аспектах и на разных этапах погребально-поминального комплекса, но и в других обрядах, в первую очередь строительном. Законченный, пригодный к жизни и крепкий дом, так же, как и тело человека, должен иметь душу. Ею и могла стать строительная жертва, которая изменялась во времени от человеческой до животной, а позднее и символической (шерсть животного, зерно, деньги) [Байбурин 1983, 61–71]. «Чтобы “сооружение” (дом, храм, техническая постройка и т.п.) сохранилось надолго, оно должно быть одухотворено, т.е. должно получить одновременно и жизнь, и душу. “Перемещение” души возможно лишь при принесении кровавой жертвы» [Элиаде 1994, 42]. «Када-то, кáжуть, дамá строили, так што-то нáда палóжыть. А воны´ <строители> не панимáли; як пастрóять, а ванó расы´пеца. Им сказáли: трэ´ба жывóе што замуровáть. <…> От, кажуть, чья жена пéрва при´де, тýю женý замурýем. <…> А нáда было птицу паймáть, чи котá, а воны дураки бы´ли, не знáли» (Зап. от Марии Максимовны Васько, 1920 г.р., с. Барбаров, Мозырский р-н, Гомельская обл. Соб. Г. И. Трубицына. 1983 г.) [ПА]; «Убирáють врэ´мья, ложат хфундамент <строители знали время>. Да у нучь вазьмэ´ и упадэ´. Им <строи- телям> трэба замуровáть чи пи´вня, чи ката» (Зап. от Феклы Филлиповны Серенок, 1910 г.р., с. Барбаров, Мозырский р-н, Гомельская обл. Соб. Г. И. Трубицына. 1983 г.) [Там же].

Необходимая для создания дома смерть могла выражаться в строительном жертвоприношении, либо ее роль исполняла скорая смерть одного из членов семьи в новом жилище, осмысляемая как отсроченная жертва. При строительстве мастер «закладывает сволок» непременно на чью-либо голову, человеческую или на животного. «Говори´ли так: Як майстри´ схóчуть, так воны´, кáжэ, залóжуть хáту. На когó хóчуть: чи на хозя´ина, чи на хозя´йку, чи на йихных детэ´й, <после этого тот, на кого хата заложена, заболевает или даже умирает>» (Зап. в с. Нобель, Заречненский р-н, Ровенская обл. Соб. Г. И. Берестнев. 1984 г.) [Там же]. Если мастер недоволен хозяином, он трижды стучит обухом в «голову» сволока (его часть, обращенную к красному углу) и говорит: «Стукаю я сволок у голову, шоб стукало у голову хозяину, покы жызнь ёго симьи, и до свого вику шоб вин не дожыв!» (укр.) [УНВ, 172]. «Когда заклáдывають подóшвы этыи <т. е. первый венец>, и пэрвый раз топором рубáють и подýмают в сэбэ´: “Шоб егó нэ булó, шоб вин нэ був на сьви´тэ — чи человéк чи скоты´на…” Шось там такé есть. И пропадэ´ вин <тот человек или скотина>» (Зап. в с. Ветлы, Любешовский р-н, Волынская обл. Соб. Г. И. Берестнев. 1985 г.) [ПА]; «Если на котá заклáдають, то бýдуть коты´ здыхáть ў тый хáте. А заклáдывають на сэмьяни´на, на чолови´ка залóжать хáту» (Зап. от Евдокии Степановны Таранович, 1932 г.р., с. Ветлы, Любешовский р-н, Волынская обл. Соб. Г. И. Берестнев. 1985 г.) [Там же].

Именно по этой причине предпринимался ряд действий, чтобы избежать смерти кого-либо из домочадцев или перевести рок на голову животного. Для этого в некоторых локальных традициях при строительстве могли оставлять дом неоконченным на определенный срок: на юге Украины оставляли не побеленным небольшой кусочек стены над иконами, белорусы оставляли незаконченной стену или крышу, а русские целый год не закрывали крышу над сенями [Байбурин 1983, 92]. Поляки только через какое-то время после окончания строительства обмазывали глиной заднюю часть дома, причем не белой, а желтой или черной [Bystroń 1917, 10].

Cвязь таких действий с задушными представлениями иллюстрируют подобные обычаи в рамках погребально- поминального комплекса. Например, в Полесье до сорока дней и года после смерти не белили или полностью не закрашивали при побелке печь и стены: «Як помрэ´ люды´на, хáту до сорокá дэнь зóвсим нэ бúлять, а до рóку бúлять хáту тúлькы шо кусóчок, оды´н кутóчок шоб нэ билы´вся. Кáжуть шо нибы-то душá в хáти е» (Зап. в с. Забужье, Любомльский р-н, Волынская обл. Соб. С. Белозерова) [ПА]; «Як мрэц до рóку, оставля´ють на пэчы´ квартúрочку такýю малэ´нькую, нэ добúлують. Кáжуть, вóчы залывáють мэ´рлым, як побúлють зовсúм (Другие говорят, что в этом случае надо оставить небеленым кусочек “де не попáло”)» (Зап. в с. Ветлы, Любешовский р-н, Волынская обл. Соб. О. А. Терновская. 1985 г.) [Там же]. В Белоруссии и в Полесье широко распространена следующая практика: до исполнения сорока дней или года с момента смерти при мытье полов в доме стараются не затрагивать произвольно избираемый участок пола: «На трэ´тий день всё, кады памы´ли памóсты, всё, тольки аднý мéстинку не вытирáюць памóсту цэ´лый год. Эта цы´лый год ешчэ´ душá хóдиць, наблюдáець, ци не забы´ли вы менé, я слéд астáвил… <Cоб.: А где это место?> Ци хóчэте вот примéнно, хоць кудá, хоць кудá аставля´йцэ…» (Зап. от Марии Петровны Усик, 1930 г.р., с. Бараново, Стародорожский р-н, Минская обл. Соб. М. А. Андрюнина. 2010 г.) [ПМА].

От скорой смерти в новом доме предохранялись и при переходе в него: существовали представления, что всякий, вошедший в новый дом первым, умрет в течение года, поэтому впереди всех впускали кота, символически заменяя им человеческую жертву (рус. владимир.) [Завойко 1914, 178]. В Полесье говорили: «Каб йон исдóх тот кот, а та семья´ жилá ў домý котá. Егó пускáють ў хáту, éсли хáту постáвять, то онá обновúцца — смéрть обязáтельно должнá бы´ти» (Зап. в с. Золотуха, Калинковичский р-н, Гомельская обл. Соб. А. Е. Зайцев. 1983 г.) [ПА]. Сон о новоселье пророчил смерть: «Нóвый дом — к смéрти снúца» (Зап. в с. Верхние Жары, Брагинский р-н, Гомельская обл. Соб. А. А. Астахова. 1984 г.) [Там же].

Дух — хозяин дома. По некоторым мифологическим представлениям первый умерший в новом доме мог получать особый статус — стать духом дома, домовым [Седакова 2004, 74]. Согласно другим представлениям, дух — хранитель дома, который бережет дом и хозяйство, предсказывает будущее, предостерегает от ошибок, получается из души любого умершего члена семьи, но чаще всего хозяина или колдуна. «Вот умре <кто-то>, здаёцца — ў хате хóдить, говорять — домовúк.

… Умьёр ў жинки муж. Плакала дýже. Аж ей ў ночь пристановля´ецца, шо он пришел хату управля´ть» (Зап. в с. Голубица, Петриковичский р-н, Гомельская обл.) [ПА]; «Эта абычна хазяин умираеть и всё аставлять, и есьли дабраса- весный был, гаварит, я буду памагать, и заганять, гаварить, нигде начавать не будеть скатина … да, ето дабрасовесный хазяин. Прастой смертный етаго не сделаеть» (Зап. от Александра Алексеевича Журавлева, 1936 г.р., с. Теханичи, Костюковичский р-н, Могилевская обл. Соб. М. А. Андрюнина. 2012 г.) [ПМА].

«Як чэлавéк умирáе —дамавы´м мóжэ, хазя´ином астáца, камáндавать, катóрый чэлавéк панимáе шось, знáе —хазя´инам мóжэ астаца» (Зап. от Анны Яковлевны Голубевой, 1912 г.р., с. Присно, Ветковский р-н, Гомельская обл. Соб. М. Г. Боровская, Е. С. Зайцева. 1982 г.) [ПА];
«Мужтшы´на тшытáе тшóрны кны´жкы и рóбыца дамавыкóм» (Зап. в с. Ковчин, Куликовский р-н, Черниговская обл. Соб. С. М. Гусакова. 1985 г.) [Там же].

С другой стороны, широко распространены поверья о том, что ушедшая из дома душа умершего хозяина может забрать с собой на «тот свет» и дом, представление о котором часто складывается из образа хозяйства в целом. В этом случае проводился обряд «оповещения дома, скота, сада и пр.» о смерти хозяина, чем символически достигался раздел доли живых и умершего, назначался новый, живой хозяин дома и имущества. При выносе из дома гроба кто-нибудь из родных произносил на пороге прощальную формулу от имени покойного: «bądź zdrowa cała rodzino, bo więcej nie będą tędy chodził» (будьте здоровы, все родные, больше здесь не буду ходить) [KPAE, 123]. В Полесье и в Польше родственники умершего стучали в двери хлевов, в стойла; поднимали на ноги скот, выгоняли его на подворье; стучали в ульи и слегка сдвигали их с места, трясли в саду каждое плодовое дерево и устно сообщали о смерти их хозяина: «Мэртвэца вывóзять з хáты — одчыняють хлэва … шоб нэ извэлось хозяйство» (Зап. в с. Полесское, Полесский р-н, Киевская обл. 1981 г.) [ПА]; «Oznajmiam wam smutną nowinę, wasz gospodarz (gospodyni) pożegnał się z tym światem i odszedł do Boga. Amen» (Сообщаю вам печальную новость, ваш хозяин (хозяйка) распрощался с этим светом и отошел к Богу. Аминь) (пол. силез.) [Simonides 1988, 134]. Если этого не сделать, то «zwierze pójdzie za swym właścicielem» (животные пойдут за своим господином), «cała praca zmarłego pójdzie na marne» (весь труд умершего пропадет зря), пчелы «polecą na grób gospodarza» (полетят на могилу хозяина) (Радом. пол.) [KPAE, 119]. Таким образом, зеркальные сюжеты об остающемся в доме духе хозяина, хранящем после смерти свою семью и имущество и уходящей душе, забирающей всё с собой, показывают общность лежащих в их основе мифологических представлений о родстве и нераздельности души и дома, а также всего, причисляемого к нему (семья, усадьба, скот).

К разряду «домовых», «домашних хранителей», старых «предков», по некоторым данным, могли причисляться люди, похороненные в доме [Логинов 1993, 171; Байбурин 1983, 168]. Обычай хоронить умерших на территории дома и усадьбы кое-где сохранялся до недавнего времени, а по сообщениям информантов, в прошлом был широко распространен. Например, в с. Линово (Путивльского р-на Сумской обл.) обычай домашнего погребения сохранялся вплоть до конца XX в. Умерших родственников хоронили в саду, во дворе или на огороде. Среди подобных захоронений преимущественно были могилы маленьких детей, реже — детей 6–7-летнего возраста, а иногда взрослых членов семьи и стариков (в ситуации, если они завещали такой способ погребения) [Толстые 2003, 10–13].

«Давным-давно старых ховали в садку на городi, а дiтей перед крильцем дома. Богато було таких, що у себя ховали» (Перекоповка, ромен., сум.) [Кабакова 1994, 313].

Чаще всего в Полесье похороны на территории дома и усадьбы закреплялись за некрещеными детьми, в редких случаях — за висельниками и утопленниками, то есть именно за той группой умерших, в отношении которой применялись наиболее архаические приемы погребальной и поминальной обрядности. «Никряшёных дятéй на пагóсьти ни харонють. У хáти ямачьку пад святы´ми вы´рують, тáм харóнють» (Зап. в с. Доброводье, Севский р-н, Брянская обл. 1984 г.) [ПА];

«Найбольше ховáлы пэ´рэд порóгом, шоп пэрэкры´шчывлы их» (Зап. от Ганны Кондратьевны Череды, 1905 г.р., с. Олбин, Козелецкий р-н, Черниговская обл. Соб. А. М. Гамбарова. 1985 г.) [Там же].

Для похорон в доме (чаще всего детей) избирались места под иконами (под святым, красным углом), под печью, в сенях, под порогом. Пространство в углах дома (особенно в покутном), под печью и порогом устойчивую связь с душами предков во всем цикле похоронно-поминальной обрядности. Например, горшок, из которого обмывали умершего хозяина, оставляли на покути, чтобы в доме не переводился домовой (рус.) [Байбурин 1983, 152]. «Хозяин да хозяюшка живет в углу или за занавесками, везде. … Дом охраняет. Кто жил тут — можа душа чья-то, отец, мать, да вот братья» (Зап. в с. Тихманьга, Каргопольский р-н, Архангельская обл. Соб. Ю. В. Варламова, М. Е. Шульгина. 1994 г.) [АЛФ].

Практика захоронения умерших под порогами приводила к тому, что данный локус считался местом пребывания их душ и требовал особых правил поведения. В Польше долго сохранялась вера в то, что под порогами изб живут души умерших [Biegeleisen 1929, 131]; на Мазовше старались не выливать воду около дверей или на порог, из опасения облить одного из находящихся под порогом духов, который за это может отомстить [Там же]. Широко распространен запрет рубить дрова на пороге, чтобы не навредить живущим там домашним духам-охранителям [Плотникова 2009, 176].

Заключение. Представленный в статье материал иллюстрирует полный цикл мифологических представлений, связанных с восприятием тела, души и дома в традиционной славянской культуре. Жилой дом уподобляется телу человека, является его увеличенной копией, а также олицетворением единства семьи, чей распад со смертью одного из ее членов наглядно отражается в символическом и реальном разрушении жилища. Изоморфизм тела и жилища проявляется в ряде представлений и ритуальных действий (например, облегчение агонии): уничтожение одного влечет за собой распад другого. После смерти дом становится временным прибежищем души умершего, которая лишь с прошествием времени покидает его и уходит в другое обиталище.

С другой стороны, идея обитания разлученной с телом души в некотором пространстве (дом), в предметах (камни, одежда умершего и пр.) актуализирует представление о том, что «свободная» душа нуждается во вместилище, которому по вселении придает новые свойства, некоторую «интеллектуальность», что проявляется в бытовом плане в долговечности, устойчивости, «жизнеспособности» этих предметов. Эта идея получает свое ритуальное воплощение в практике строительного жертвоприношения, которое как раз и делает дом законченным, крепким и пригодным к жизни. На основе этого получает толкование ряд и других магических приемов, призванных обеспечить долговечность строений и пр., в целом сводящихся к принесению жертвы, дух которой должен получить новую среду обитания, «жилище», «тело», и, «населив» его, придать особую защиту и стойкость этому предмету или пространству. В конечном итоге дом, тело и душа вновь сходятся в одном пространстве в случае погребения умершего на территории дома и усадьбы, приобретающей таким образом духа — хранителя места.

В осмыслении данного мифологического персонажа также можно отметить фактор «добровольности». Полноценный хозяин места, приносящий блага своим потомкам и хозяйству, получается из добровольно ставшего домовым предка:
«Применно у меня умирала бабушка, … детачки, я буду вам прихадиць, памагаць буду, так что не валнуйтесь, я вам всегда памагу. <Соб.: И помогала?> Ну канешно, всё памагла, и карова усегда прихадила дамой, и овцы прихадили, усё» (Зап. от Александра Алексеевича Журавлева, 1936 г.р., с. Теханичи, Костюковичский р-н, Могилевская обл. Соб. М. А. Андрюнина. 2012 г.) [ПМА]. Духи же строительной жертвы, принесенной без согласия, хоть и обеспечивают долговечность и крепость строения, все же часто быва ют опасными и вредоносными для живых, могут напугать, напасть, задушить (см.: [Левкиевская 1999, 156]). Они соотносятся в акциональном плане с такими персонажами, как скарбник (дух — хранитель клада), а в конечном итоге с душами насильственно умерщвленных людей, находящихся на месте своей гибели, но уже становящихся в полной мере демоническими персонажами: «Там лес быў густы´й и уби´ли э´тага чалавéка. И пахаранúли егó. … Калú чýю, кáжэ, мóжэ часóў ў двенáццать …Изрáзу кры´чала и патóм плáчэ и плáчэ. … А пáтом, кáжэ, бýраю такóю <понесло>. Лес трашчы´ть, залóмить» (Зап. в с. Бар- баров, Мозырский р-н, Гомельская обл. Соб. А. В. Гура. 1983 г.) [ПА].

Неразрывность связи хозяина дома (живого и мертвого) со своим домом и всем хозяйством прослеживается в ряде мифологических представлений и обрядности: оставшаяся в доме душа хозяина следит за всем хозяйством и обеспечивает процветание, уходящая душа может забрать с собой на тот свет все имущество, и благосостояние семьи рассыплется, а противопоставление живой — мертвый в данном контексте снимается в поверьях о том, что домовой часто принимает облик живого хозяина дома (сев. рус.) [КГ, 96].

Также на материале комплекса похоронно-поминальной обрядности проявляется «порядок исторического наследования» архаических обрядов и представлений: универсальные для всех в прошлом, в контексте православия они оказываются закрепленными за той группой умерших, которая вынесена за пределы влияния церкви («нечистые» покойники), что делает связанный с ними мифологический дискурс ценным и надежным источником сведений для реконструкции древнейших состояний мифологии и обрядности, а также правил ее изменения на протяжении времени.

Изоморфизм тела, дома и космоса является одним из древнейших и универсальных представлений мировой культуры, которое находит очень широкую реализацию в ритуале и мифе, в том числе в этиологических представлениях (например, творение мира из тела божества: Пуруша в индийской мифологии, Имир в скандинавской, Паньгу в китайской, Тиамат в вавилонской, богиня земли Тлальтекутли у тольтеков и пр.) (Мелетинский 1991, 510; Кинжалов 1991, 519). Таким образом, мир свертывается до человека и развертывается из него, что в нашем случае еще раз было подтверждено на материале похоронной и поминальной обрядности. Причем «каждый из этих равнозначных образов — Космос, дом, человеческое тело — является или по крайней мере способен стать “вратами” высшего порядка, делающими возможным переход в иной мир» [Элиаде 1994, 109].

Андрюнина М. А.
Кандидат филологических наук, научный сотрудник отдела европейских и американских исследований
Института этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН

Источники и материалы:
АЛФ — Архив лаборатории фольклористики РГГУ, Москва.
БФЭЛА — Архив белорусского фольклорно-этнолингвистического атласа (рукопись, Минск).
Завойко 1914 — Завойко Г. К. Верования, обряды и обычаи великороссов Владимирской губернии // Этнографическое обозрение. 1914. Вып. № 3–4.
Кабакова 1994 — Кабакова Г. И. Дети, умершие до крещения // Проблеми сучасної ареалогiї. Київ, 1994. С. 312–317.
КГ — Круглый год. Русский земледельческий календарь / Сост., вступ. ст. и прим. в тексте А. Ф. Некрыловой. М., 1991.
Лексiка гаворак — Лексiка гаворак беларускага прыпяцкаго Палесся: Атлас. Слоўнiк / Рэд. Клiмчук Ф. Д. и др. Мiнск, 2008.
ПА — Полесский архив сектора этнолинг- вистики и фольклора Института славяноведения РАН. Москва.
ПВЛ — Повесть временных лет / Подгот. текста, пер., статьи и коммент. Д. С. Лихачева; Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1996.
ПМА — Полевые материалы М. А. Андрюниной.
ППГ — Пахаванні, памiнкi, галашэннi / Гал. рэд. А. С. Фядосик. Мiнск, 1986.
Слово о полку — Ироическая пѣснь о походе на половцовъ удѣльнаго князя Новагорода- сѣверскаго Игоря Святославича, писанная стариннымъ русскимъ языкомъ въ исходѣ XII столѣтiя съ переложенïемъ на употребляемое нынѣ нарчïе. М., 1800.
СМЭС 2 — Смоленский музыкально-этно- графический сборник. Т. 2. Похоронный обряд. Плачи и поминальные стихи / Отв. ред. О. А. Пашина, М. А. Енговатова. М., 2003.
СРНГ — Словарь русских народных говоров / Сост. Ф. П. Филин. М.; Л., 1965–, 1–.
ТМКБ 2 — Традыцыйная мастацкая культура беларусаў. Т. 2. Вiцебскае Падзвiнне. Мiнск, 2004.
Толстые2003—Толстая С. М.,Толстая М. Н. Погребения в саду у «горюнов» Сумской области // Живая старина. 2003. № 2. С. 10–13. УНВ — Українцi: народнi вiрування, повiр’я, демонологiя. Київ, 1991.
Bystroń 1917 — Bystroń J. S. Zakladziny domów. Rozprawy Wydzialu hist.-filoz. Akad. Um., 1917. T. LX.
Federowski 1897 — Federowski M. Lud Białoruski na Rusi Litewskiej. Materiały do etnografii słowiańskiej zgromadzone w latach 1877–1905. T. 1: Wiara, wierzenia i przesądy ludu z okolic Wołkowyska, Słonima, Łidy i Sokółki. Kraków, 1897.
KPAE — Komentarze do Polskiego Atlasu Etnograficznego. T. 5. Zwyczaje, obrzędy i wierzenia pogrzebowe / Pod red. naukową J. Bohdanowicza. Wrocław, 1999.
Świętek 1893 — Świętek J. Lud nadrabski od Gdowa po Bochnię. Obraz etnograficzny. Kraków, 1893.
ZWAK — Zbiór wiadomości do antropologii krajowej. Т. 1–18. Kraków, 1877–1895.

Исследования:
Андрюнина 2012 — Андрюнина М. А. Труба печная // Славянские древности. Этнолингвистический словарь: В 5 т. Т. 5: С (Сказка) — Я (Ящерица). / Под общ. ред. Н. И. Толстого. М., 2012. С. 325–329.
Байбурин 1983 — Байбурин А. К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л., 1983.
Байбурин 1993 — Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. СПб., 1993.
Зеленин 1994 — Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре 1901– 1913. М., 1994.
Кабакова 2004 — Кабакова Г. И. Открытый — закрытый // Славянские древности: Этнолингвистический словарь: В 5 т. Т. 3: К (Круг) — П (Перепелка) / Под общ. ред. Н. И. Толстого. М., 2004. С. 594–597.
Кабакова 2012 — Кабакова Г. И. Тело // Славянские древности Этнолингвистический словарь: В 5 т. Т. 5. С (Сказка) — Я (Ящерица) / Под общ. ред. Н. И. Толстого. М., 2012. С. 247–251.
Кинжалов 1991 — Кинжалов Р. В. Индейцев центральной Америки мифология // Мифы народов мира. Т. 1. М., 1991. С. 516–522.
Конобродська 2007 — Конобродська В.
Полiський поховальний i поминальнi обряди // Етнолiнгвiстичнi студiї. Т. 1. Житомир, 2007.
Левкиевская 1999 — Левкиевская Е. Е. Духи локусов // Славянские древности. Этнолингви- стический словарь: В 5 т. Т. 2. Д — К (Крошки). / Под общ. ред. Н. И. Толстого. М., 1999. 155–157. Логинов 1993 — Логинов К. К. Семейные обряды и верования русских Заонежья. Петрозаводск, 1993.
Мелетинский 1991 — Мелетинский Е. М. Имир // Мифы народов мира. Т. 1. М., 1991. С. 510.
Плотникова 2009 — Плотникова А. А. Порог // Славянские древности: Этнолингвистический словарь: В 5 т. Т. 4: П (Переправа через воду) — С (Сито) / Под общ. ред. Н. И. Толстого. М., 2009. С. 173–178.
Седакова 2004 — Седакова О. А. Поэтика обряда. Погребальная обрядность восточных и южных славян. М., 2004.
Толстая 1999 — Толстая С. М. Душа // Славянские древности: Этнолингвистический словарь: В 5 т. Т. 2. Д — К (Крошки) / Под общ. ред. Н. И. Толстого. М., 1999. С. 162–167.
Толстая 2008 — Толстая С. М. Пространство слова. Лексическая семантика в общеславянской перспективе. М., 2008.
Чагин 1993 — Чагин Г. Н. Мировоззрение и традиционная обрядность русских крестьян Среднего Урала в середине XIX — начале XX в. Пермь, 1993.
Элиаде 1994 — Элиаде М. Священное и мирское / Пер. с фр., предисл. и коммент. Н. К. Гарбовского. М., 1994.
Adamowski 1999 — Adamowski J. Kategoria przestrzeni w folklorze. Studium etnolingwistyczne. Lublin, 1999.
Biegeleisen 1929 — Biegeleisen H. U kolebki. Przed ołtarzem. Nad mogiłą. Lwów, 1929.
Biegeleisen 1930 — Biegeleisen H. Śmierć w оbrzędach, zwyczajach i wierzeniach ludu polskiego. Warszawa, 1930.
Fischer 1921 — Fischer A. Zwyczaje pogrzebowe ludu polskiego. Lwów, 1921.
Kowalska-Lewicka 1983 — Kowalska-Lewicka
A. Wierzenia i zwyczaje związane ze śmiercią // Studia z kultury ludowej Beskidu Sądeckiego, Wrocław — Warszawa — Kraków — Gdańsk — Łódź, 1983. S. 53–89.
Simonides 1988 — Simonides D. Od kolebki do grobu. Śląskie wierzenia, zwyczaje i obrzędy rodzinne w XIX wieku. Opole, 1988.