Известный советский историк и археолог Борис Александрович Рыбаков отмечал, что эволюция погребальной обрядности и разные, порою резко отличающиеся друг от друга, формы погребального обряда отмечают существенные перемены в осознании мира, в той картине мира, которую древний человек создавал себе из сочетания познаваемой реальности с изменяющимися представлениями о предполагаемых, вымышленных силах, рассеянных, как ему казалось, в природе.

Мне уже доводилось писать о восприятии запахов в русской традиционной культуре [1], причем отправной точкой служил этнолингвистической материал из Полесья, дополненный данными, почерпнутыми из других восточнославянских традиций. В данной публикации рассматривается запах как атрибут смерти и один из маркирующих признаков «того» света.

Человек ничем не пахнет до тех пор, пока остается в «своей» среде; лишь болезни да скрытые пороки проявляются через дурные запахи. Упоминание о неприятном запахе, кроме того, встречается в описании «чужого»: человек иной нации, культуры, иного социального происхождения. В эту же категорию «чужих» могут попасть люди, вызывающие антипатию и в силу иных причин, например, бохогульники, лжецы, матерщинники [2. С. 267].

В предлагаемой работе предпринимается попытка археолого-этнографической интерпретации сосудов с углями из русских погребений с территории Новосибирской области, В коллекциях УКМ НГПУ и музея «Мастерская предков» клуба юных археологов «Потомки» насчитывается не менее 29 сосудов происходящих из восьми кладбищ области (Ордынский остров, р.п. Ордынкское, Ордынского р-на; с. Старые Горностали, Здвинского р-на; с. Ударник. с. Северное, с. Гражданцево, Северного р-на; с. Соколово, Колыванского р-на: с. Криводановка, Коченевского р-на). В нескольких сосудах сохранилась засыпка из древесных углей, из остальных она по свидетельствам людей, присутствовавших при вскрытии, была высыпана, а часть сосудов разбита. В некоторых сосудах на внутренней придонной поверхности прослеживается лёгкое обожжение. Датируются они не позже конца XVIII в. и до середины ХХ в. Выделяются сосуды баночной формы, кринки, стакан, плошка. Все они сделаны в русской технологической традиции, некоторые имеют типично русскую орнаментацию. Предварительное исследование позволило связать эти сосуды с похоронным обрядом «окуривания» (Воробьев А.А., Троицкая Т.Н., с. 220 — 221).

Среди многочисленных открытий, которыми увенчались раскопки развалин Десятинной церкви, произведенные Киевской экспедицией Института археологии Академии Наук УССР в 1938-1939 гг., одним из наиболее интересных была находка древнего погребения, сохранившегося в почти полной неприкосновенности внутри развалин церкви. Неприкосновенность этого погребения более чем удивительна, так как территория Десятинной церкви подвергалась раскопкам уже дважды, в 1824 г. под руководством Лохвицкого и в 1826 г. под руководством арх. Ефимова, и может быть объяснена только крайней неряшливостью ведения упомянутых раскопок. С 1828 по 1935 г. погребение, как и вся западная часть развалин Десятинной церкви, находилось под новой церковью, выстроенной по проекту Стасова.

Один из важнейших вопросов так называемой низшей мифологии посвящен вопросам о культе мертвых. Ученые исследователи-мифологи склонны отожествлять культ мертвых с культом умерших предков. Знаменитый французский историк Фюстель-де-Куланж еще в 1864 году, в своей книге «La cite antique», установил правило, по которому в мифологии «между мертвыми различий не делалось» г. Это сказано было о мифологии древнегреческой, о наиболее развитой и наилучше исследованной из всех мифологий земного шара. Согласно с этим правилом, исследователи-мифологи не придавали никакого значения ни полу, ни возрасту, ни обстоятельствам смерти покойника; все умершие без различия объединялись в один общий разряд — так называемых умерших предков, manes.

Институт археологии РАН передал в Государственный исторический музей уникальный археологический комплекс – предметы погребального инвентаря знатных воинов, проживавших на балтийских землях в эпоху Великого переселения народов (V–VII вв. н.э.). Предметы были найдены в 2016–2017 гг. при археологических исследованиях на некрополе Алейка 7 в Калининградской области.

Некрополь принадлежал древним жителям Янтарного края, эстиям, Aestii – так в эпоху Римской империи и в раннем Средневековье назывались племена балтов, населявшие янтароносные земли от Вислы до Немана. Могильник размещался в долине реки Алейка, на небольшом холме, который в древности находился между двумя рукавами реки и представлял собой своеобразный «остров мертвых».

Знание о погребальных ритуалах, представленное в общих работах по этнографии русских (см.: [Кремлева, 2005]), зависит от степени изученности регионов их проживания, которая пока недостаточна. В частности, по обширному уральскому краю нет специального исследования, хотя этнографические описания, материалы, заметки, позволяющие это сделать, в массовом порядке появляются здесь с середины XIX в. В нашей статье предпринята попытка дать инвариант похорон, бытовавший на территории дореволюционного Урала.

(комплекс мер в составе погребального обряда)

Уже достаточно хорошо изучены и описаны основные концепты погребального обряда, связанные с идеей перехода умершего из одного мира в другой (превращение из «своего» в «чужого». Сборы в дальнюю дорогу, проводы, прощание. наделение умершего необходимыми вещами, представления о предстоящей встрече с ранее умершими и т. п.). Менее внимания удалялось комплексу ритуальных действий, направленных на то, чтобы умерший не превратился во вредоносного духа, появляющегося на земле в виде «ходячего» покойника, упыря. Эти магические приемы известны как в археологических фиксируемых формах погребального обряда, так и по материалам этнографических данных. Анализ подобных фактов позволяет значительно подробнее изучить мифологические представления о характере взаимоотношений человека с миром умерших.

Во время поминального застолья выбор кушаний и напитков определяется несколькими принципами. С одной стороны, на столе обязательно должны быть кушанья, имеющие большое значение для ритуала в целом, – кутья, блины, спиртные напитки. С другой стороны, выбирая еду для трапезы, стараются учесть пищевые пристрастия покойника, чтобы угодить ему.

Возвращение возможно только для души, сменившей свой статус, ставшей одним из предков, приглашаемых домой на поминальные трапезы. Приход назад души, не преодолевшей всего пути на «тот свет» и не причисленной к разряду предков нарушало универсальные законы, было опасным для сообщества и сулило новые смерти. В этом заключается основное различие символических путей души в погребальной и поминальной обрядности: приход назад души умершего означал несостоятельность всего произведенного погребального обряда, в первую очередь призванного правильно проводить душу на «тот свет» и восстановить границы между мирами живых и усопших; в то время как поминальная обрядность предполагала временное «гощение» души в родном доме, ее путь туда и назад на «тот свет», регламентированное обычаем возвращение умерших для контактов со своими живыми потомками, взаимовыгодный обмен между мирами.